Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Многие из этих материалов он уже встречал прежде, на рынке— в цветочных рядах и рядах с пряностями, другие были для него новыми, иих он фильтровал из ароматических смесей и безымянными сохранял в памяти:амбру, цибетин, пачули, сандаловое дерево, бергамот, бензойную смолу, цветхмеля, бобровую струю…

Он не был привередлив. Между тем, что повсеместнообозначалось как хороший запах или дурной запах, он не делал различий — пока неделал. Он был алчен. Цель его охотничьих вылазок состояла в том, чтобыпросто-напросто овладеть всеми запахами, которые мог предложить ему мир, иединственное условие заключалось в том, чтобы запахи были новыми. Запахконского пота значил для него столько же, сколько нежный аромат распускающегосярозового бутона, острая вонь клопа — не меньше, чем пар жаркого из телятины,просачивавшийся из господских кухонь. Он поглощал, вбирал в себя все, всеподряд. Но и в синтезирующей кухне его воображения, где он постоянно составлялновые комбинации запахов, еще не господствовал никакой эстетический принцип.Это были причудливые фантазии, он создавал и тут же разрушал их, как ребенок,играющий в кубики, — изобретательно и деструктивно, без различимоготворческого принципа.

Первого сентября 1753 года, в годовщину восшествия напрестол короля, город Париж устроил фейерверк на Королевском мосту. Зрелище небыло таким роскошным, как фейерверк в честь бракосочетания короля или каклегендарный фейерверк по случаю рождения дофина, но все же это был весьмавпечатляющий фейерверк. На мачтах кораблей были укреплены золотые солнечныеколеса. Так называемые огненные звери изрыгали с моста в реку пылающий звездныйдождь. Повсюду с оглушительным шумом взрывались петарды и на мостовых лопалисьхлопушки, изготовленные в виде лягушек, а в небо поднимались ракеты и рисовалибелые лилии на черном пологе небосвода. Многотысячная толпа, собравшаяся намосту и на набережных с обеих сторон реки, сопровождала этот спектакльвосторженными ахами и охами и криками «Браво!» и даже «Виват!» — хотя корольвступил на трон тридцать восемь лет назад и пик народной любви давно ужеостался позади. Вот что в состоянии совершить фейерверк.

Гренуй молча стоял в тени павильона Флоры, на правом берегу,напротив Королевского моста. Он не участвовал в ликовании, даже ни разу невзглянул на летящие вверх ракеты. Он пришел в надежде унюхать что-нибудь новое,но скоро выяснилось, что фейерверк в смысле запахов ничего ему не обещает. Все,что искрилось, и сияло, и трещало, и свистело там в расточительноммногообразии, представляло собой в высшей степени однообразную смесь запаховсеры, масла и селитры.

Он уже собрался покинуть это скучное мероприятие, чтобы,держась вдоль галереи Лувра, направиться домой, но тут ветер что-то донес донего, что-то крошечное, едва заметное, обрывок, атом нежного запаха — нет, ещетого меньше: это было скорее предчувствие, чем действительный запах, иодновременно уверенная догадка, что ничего подобного он никогда не слышал. Онснова отпрянул к стене, закрыл глаза и раздул ноздри. Аромат был так нежен итонок, что снова и снова ускользал от восприятия, его нельзя было удержать, егоперекрывал пороховой дым петард, блокировали испарения человеческих масс,разрывали и стирали тысячи других запахов города. Но потом — вдруг — он сновапоявлялся, какую-то короткую секунду маленький лоскуток благоухал роскошнымнамеком… и тут же исчезал. Гренуй мучительно страдал. Впервые страдал не толькоего алчный характер, натолкнувшийся на оскорбление, но действительно страдалоего сердце. У него появилось смутное ощущение, что этот аромат — ключ к порядкувсех других ароматов, что нельзя ничего понять в запахах, если не понять этогоединственного, и он, Гренуй, зря проживет жизнь, если ему не удастся овладетьим. Он должен заполучить его не просто для того, чтобы утолить жажду обладания,но ради спокойствия своего сердца.

Ему чуть не стало дурно от возбуждения. Он еще даже неустановил, откуда вообще исходил этот аромат. Иногда интервалы междудуновениями длились минутами, и каждый раз на него нападал жуткий страх, что онпотерял его навсегда. Наконец он пришел к спасительному заключению, что ароматдоносится с другого берега реки, откуда-то с юго-востока.

Оторвавшись от стены павильона Флоры, Гренуй нырнул вчеловеческую гущу и стал прокладывать себе путь через мост. Он то и делоостанавливался, приподнимался на носках, чтобы принюхаться поверх голов, сперваот страшного возбуждения не слышал ничего, потом наконец, что-то улавливал, вцеплялсяв аромат даже крепче, чем прежде, убеждался, что движется к цели, снова нырял втолпу зевак и пиротехников, беспрестанно подносивших свои факелы к фитилямшутих, терял свой ориентир в едком пороховом дыму, впадал в панику, сновалоктями и всем корпусом проталкивался вперед… Через несколько бесконечных минутон оказался на другом берегу, миновал особняк Майи, набережную Малакэ, томесто, где подходит к реке улица Сены…

Здесь он остановился, перевел дух и принюхался. Он поймалего. Теперь он его не упустит. Аромат, словно лента, спускался по улице Сены,неповторимый и отчетливый, но все такой же очень нежный и очень тонкий. Гренуйпочувствовал, как бьется его сердце, и понял, что бьется оно не от напряжениябега, а от вдруг возникшей беспомощности перед присутствием этого запаха. Онпопытался вспомнить, что-нибудь похожее, сравнимое с ним, но все сравнения негодились. В этом запахе была свежесть; но не свежесть лимонов или померанцев,не свежесть мирры, или коричного листа, или кудрявой мяты, или березового сока,или камфоры, или сосновых иголок, не свежесть майского дождя, или морозноговетра, или родниковой воды… и одновременно он источал тепло; но не так, какбергамот, кипарис или мускус, не как жасмин и нарцисс, не как розовое дерево ине как ирис… В этом запахе сливалось и то, и другое, летучее и тяжелое, но онине просто смешивались, а были чем-то единым и к тому же небольшим и слабым и вто же время прочным и крепким, как кусок тонкого переливчатого шелка… но нет,это было не как шелк, а как медовой сладости молоко, в котором растворяетсяпирожное, — но тогда одно с другим не вязалось при всем желании: молоко ишелк! Какой-то непостижимый аромат, неописуемый, он не помещался никуда,собственно, его вообще не должно было быть и все-таки он был — в самойвеликолепной неоспоримости. Гренуй следовал за ним с колотящимся от страхасердцем, потому что смутно догадывался, что не он следует за ароматом, но чтоаромат захватил его в плен и теперь непреодолимо влечет к себе.

Он двинулся вверх по улице Сены. На улице не было ни души.Дома стояли пустые и тихие. Люди ушли вниз к реке любоваться фейерверком. Здесьему не мешали ни лихорадочный запах толпы, ни пороховая вонь. Улица пахла какобычно — водой, помоями, крысами и овощными отбросами. Но над всем этим париланежно и отчетливо та лента, которая привела сюда Гренуя. Через несколько шаговслабый свет ночного неба поглотили высокие дома, и Гренуй пошел дальше втемноте. Ему не нужно было ничего видеть. Запах надежно вел его за собой.

Через пятьдесят метров он свернул вправо на улицу Марэ, всовсем уже темный переулок, где разведя в сторону руки, можно было коснутьсядомов на противоположных сторонах мостовой. Странным образом запах стал ненамного сильнее. Он только стан??вился чище и благодаря этому, благодаря этойвсе большей чистоте, приобретал все более мощную притягательность. Гренуй шелсловно против воли. В одном месте запах твердо повернул его направо, емупоказалось, что он сейчас упрется в стену какого-то дома. Но в середине стеныобнаружилась низкая арка прохода. Словно лунатик Гренуй прошел через арку, издесь наконец был свет: освещен был квадрат двора всего в несколько шагов. Кстене под косым углом был пристроен деревянный навес. На столе под навесомгорела свеча. За столом сидела девушка и чистила мирабель. Она брала фрукты изстоящей слева от нее корзины, отрывала черенок, ножом извлекала косточку ибросала в ведро. Ей было лет тринадцать, четырнадцать. Гренуй остановился. Онсразу понял, что было источником аромата, который он учуял на расстоянии болееполумили на другом берегу реки: не этот грязный двор, не мирабель. Источникомбыла девушка.