Камень-1. Часть 2. Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период. - Александр Бельский

— А вот «прямо сейчас» это вряд ли. Гарнизон хоть сводно-сбродный, да время военное. Гимли внесён во все сводки и ведомости как унтер и введён во временную присягу. Так что — до роспуска сводного отряда или отмены военного положения покидать без приказа или разрешения командира расположение, считай, дезертирство! Даже вон управляющий банком пока под подпоручиком Потаповым ходит и не чирикает. Ну, там, правда, лиса та ещё, полагаю, он не зря командование не принял. Случись чего — так и не ему за утрату ценностей и документов отвечать, а Потапову.

Рарри насупился и пожевал губами. Не привык он, что выходит не по его, да и последнее слово как-то всегда было за ним. Кроме того, его крайне беспокоило, что же таки пришлый слышал из их разговора. Оно, конечно, они говорили на двергском, но… Немало людишек ведь его знает, и тутошних, и пришлых. Подвигав косматыми чёрными бровями, он просветлел лицом, найдя, как ему показалось, нестыковку в словах Воронова:

— О! Не бьётся у тебя! Я вот ни в какую такую роту не введён и ни у кого не отпрашивался! Так что путаешь ты что-то, я тебе скажу. И так что забираю я Гимли, вот так!

Пришлый блеснул желтоватыми зубами в улыбке, особенно заметной на закопчённом лице. Старательно скрывая терпеливую, как с ребенком, снисходительность, ответил:

— Вы же сами сказали, уважаемый, что присяги не давали. Да и Полухин с вами не так просто, а то бы вас и задержать могли. А старший унтер-офицер — личность известная. Так что уважили вас, да. Думаю, и пропуск на вас выписан, и печатью заверен. И он сейчас либо у Полухина, либо у вас. А у нас тут дело совсем другое, и всех не из гарнизона или пограничной стражи привели к присяге, или, как вы выразились, ввели в роту. Во избежанье. Так что Гимли, хоть и иррегулярный, но унтер-офицер сводного гарнизона и уйти просто так не может. Впрочем, не огорчайтесь! Я же сказал, либо должны отменить военное положение, либо расформировать сводный отряд. Военное, конечно, отменят не скоро, потому что его пока даже и не объявил никто, а вот гарнизон распустят и раздёргают, я так думаю, уже прямо сегодня. Так что долго он тут не задержится.

— С чего бы это так быстро? — ворчливо спросил старейшина, словно был этим даже и недоволен.

— Ну, первая причина — Потап командир правильный. И ни он, ни, тем более, Шадрин — не дураки. Держать сейчас под ружьём гражданских, когда безобразие в городе почти закончилось, а у них всех невесть что дома творится, никто не будет, люди так и озвереть могут и новый бунт запалить. Да и смысла в том нет никакого, всё, отбились уже. Но и так тоже не бросишь всё враз. Тут ведь и лазарет с ранеными, и припасы, и документы из управы. Банк, опять же, но их на самих себя Потапов оставит, и с радостью. Ну и погибшие в бою на льду лежат. Ваш, кстати, тоже. Так что нельзя всё здесь оставить без охраны, а из управы тут — полтора землекопа при трёх лопатах. И вот, думаю, судя по тому, как Полухин с Потаповым что-то оживлённо обсуждают прямо сию секунду, всех штатских аккурат сейчас и отпустят, а военных пока притормозят. Наверняка даже. Все гражданские у Потапова переписаны, и благодарность за помощь неминуемо получат. Но это только первая причина. Вторая… А вы не слышите? Вон она едет, вторая причина и ответы на вопросы.

Действительно, даже нечуткому гномьему уху уже какое-то время был слышен какой-то треск и рокот, который, казалось, окружает город. Впрочем, как пояснил Воронов, так оно и было, и город именно что окружали. Наконец, там, где были впустившие их в Пограничный ворота, звук, нарастая и отражаясь эхом в их проёме, явил свое происхождение. Треща глушителями и смердя из них синим дымом, из зёва распахнутых створок вынырнули, один за другим, пять мотоциклов с колясками, запылённых и забрызганных засохшей грязью до полной неопределимости цвета. На каждом сидело по два человека, тоже запылённых и грязных до изумления. Один был за рулём, а второй — за пулемётом, торчащим из каждой коляски.

Первый экипаж остался у ворот, второй — у взорванной кордегардии неподалёку, а три покатили дальше. А вскоре в ворота поползла гусеница колонны грузовиков, АТЛ-Т и различных бронеходов, размалёванных зелёно-жёлто-бурыми пятнами и полных хмурых и запылённых людей в форме.

— Кто это? — спросил Дарри, перекрикивая гул и лязг колонны, целеустремленно ползущей к форту.

— Это? Новая власть в городе и округе, как я понимаю. Конкретно вот это, вроде, мотострелки, хотя я увидел и машины наших егерей, видать, влились в деблокирующую группу.

— Да тут целый большой хирд!

— Ну, нет, не больше батальона мотопехоты. Ну, егеря ещё, ну, усиление… Но, сдаётся мне, что командовать ими и рулить тут будут тут совсем из других палестин начальники. Контрразведка и жандармерия, — судя по тону, ни жандармы, ни контрразведчики не относились к числу любимцев Воронова.

— И что они будут делать?

— Как говорит наш начальник погранотряда, «наносить добро и причинять справедливость». Контроль над ключевыми точками, блокировка въезда и выезда. Зачистка и фильтрация. Так что, думаю, скоро здесь вообще будет новый гарнизон. Или, скорее, караул. И, знаете ещё что? Я бы вам посоветовал прихватить паренька и вернуться в форт. Спокойней будет…

Рарри набычился ещё больше. Посопев, словно запускаемый паровой двигатель, он сказал Воронову:

— Прав ты, не поспоришь. Только вот какая штука — ты сам говоришь, что отпустят скоро наших родичей. Значит, надо озаботиться раненым Ториром и похоронами Глоина. Надо проверить, что там с гостиницей, где мы жильё оплатили, и с вещичками нашими в форту.

Дарри, хоть и слушал только в половину своего малинового уха, всё же понял, что в их дальнейшей жизни ничего не ясно. Ни где, ни как, ни в качестве кого они будут эту самую жизнь осуществлять. Кроме того, он так и не понял, почему ему нужно таить обретённое умение, и от кого. Но ясно было одно — из города им в ближайшее время не уехать.

Воронов напророчил. Ревущая колонна заметно усилила шевеление на развалинах управы. Пограничник извинился, и, не менее живо, чем Гимли за пять минут до этого, потрусил присоединяться к общему сумбуру и оживляжу. Полухин с Потаповым,