Вторжение в Империю - Скотт Вестерфельд

— А вы хотели бы увидеть Южный Полюс?

Зай откровенно удивился.

— Не знал, что он населен.

— Не слишком. Несколько поместий — а в остальном наполюсах безлюдные, мертвые пустыни. Но я, как вам известно, поборница смерти. Имой новый дом на полюсе окружен роскошной пустошью. Там я намереваюсь прятатьсяот давления столицы.

Зай кивнул. Он должен был знать о ее состоянии. «ЧокнутаяСенаторша» — так ее называли «серые». Женщина, которую сводили с ума толпы ибольшие города, но которая сделала политику своей профессией.

Зай сглотнул подступивший к горлу ком и ответил:

— Мне бы хотелось на это взглянуть, сенатор.

— Если так, поезжайте завтра туда со мной,капитан-лейтенант.

Он поднял бокал.

— За роскошную пустошь.

— Воистину серая местность, — с улыбкой отозваласьона.

Ни один план не выдерживает столкновения с реальнымпротивником.

Аноним, 81

Сенатор

Она проснулась безумной. Кратковременное оледенение быстроотпустило ее. Переплетение мельчайших переплетенных между собой статическихполей спало, и время хлынуло в ее тело, как вода через внезапно обрушившуюсядамбу, и залило долину, так долго противившуюся ему. Сознание очнулось,вынырнуло из холодного сна — обнаженное, незащищенное от бушующего штормаразумов, переполнявших город.

Она проснулась безумной.

Здесь, в эти беспомощные мгновения, в ее мозгу на все ладыкричала столица. Миллиарды разумов ревели, стонали, визжали подобно огромнойстае чаек, терзающих клювами тушу какого-то гигантского животного, выброшенноговолнами на берег, дерущихся друг с другом за добычу. Но даже в своем безумииона осознавала источник этих воплей: гниющей тушей была Империя, аоглушительный хор пронзительных голосов — мириады тех, кто боролся за власть ипрестиж: в имперской столице. Шум этой борьбы звучал внутри нее раскатамигрома. На краткие мгновения она переставала ощущать самое себя. Ее личностьпревращалась в одинокого альпиниста, поглощенного горной лавиной.

А потом раздалось негромкое шипение, слышное даже на фонежуткого оркестра. Это антиэмпатический браслет приступил к серии инъекций. Поддействием лекарства ее эмпатическая чувствительность пошла на убыль. Голосаначали утихать, шум притупился, вернулось ощущение «я».

Женщина вспомнила, кто она такая, в ее сознании завертелисьимена, которыми ее называли в детстве. Нарайя, Найя, Нана. А потом — титулы извания, полученные в молодости. Доктор Нара Оксам. Депутат Вастхолдскойассамблеи Оксам. Ее превосходительство Нара Оксам, представитель планетыВастхолд в правительстве его величества. Сенатор Нара Оксам, председательфракции партии секуляристов.

Известная в народе как Чокнутая Сенаторша.

По мере того как буря в ее психике утихала, Оксам постепенноуспокоилась и сосредоточилась на городе, стала прислушиваться к его тону ихарактеру. Здесь, на планете, которую было принятой именовать Родиной илиДомом, ей всегда грозила эта лавина голосов, этот жуткий психический шум, из-закоторого ребенком она провела столько лет в лечебнице. Но порой в этимгновения, когда антиэмпатический препарат наполнял ее кровеносные сосуды, вэти моменты между безумием и здравомыслием Наре удавалось уловить определенныйсмысл, расслышать отдельные ноты сложной, хаотической музыки, исполняемойгородом. Для политика такая способность была совсем не лишней.

Звук политики Империи Воскрешенных сегодня былвстревоженным. Что-то сгущалось. Казалось, оркестр настраивается, пытаетсявзять одну и ту же ноту. Нара попыталась сосредоточиться сильнее, подключитьсвое сознание к этой теме беспокойства. Но очень скоро ее эмпатия утихлаокончательно, ликвидированная лекарством.

Ее безумие было временно излечено, она стала глуха к воплюгорода.

Сенатор Нара Оксам глубоко вдохнула, потянулась, размялапробуждавшиеся мышцы, села на кровати для холодного сна и открыла глаза.

Утро. Небо цвета лососины, лучи оранжевого солнца сквозьстекла пузыря пентхауза, грани Алмазного Дворца, отсвечивающие кровью.Стеклянные стены приглушали шум столицы. Благодаря вживленным волокнам углеродастекло почти не дрожало, когда мимо пролетали вертолеты. Но город жил и шумел.Нара замечала мигающие огни вывесок, аэрокары вдалеке, разогревавшие воздухтак, что возникало жаркое марево. Холодный сон действовал благотворно. Нара нечувствовала сонливости, глаза открывались легко, будто она закрыла их всего намгновение.

Мгновение, которое продлилось…

Большой настенный дисплей в спальне показывал дату. С тойпоры, как она погрузилась в холодный сон, здесь, на столичной планете, миновалотри коротких месяца. Это было загадочно и пугающе. Как правило, статическиеперерывы у сенаторов продолжались по полгода.

Значит, происходило что-то очень важное. К Наре Оксамвозвратился тот тревожный звук, который она слышала на грани безумия. Онасделала запрос, желая узнать о состоянии своих коллег. Большинство из них ужепрошли стадию оживления, остальные пробуждались. Весь Сенат разбудили покакой-то особой причине.

Как только сенатор Нара Оксам перешагнула черту у подножияступеней Форума, именуемую Рубиконом, ее сразу словно окатило бодрящей волнойполитики, и эта волна смыла бесформенную тревогу, которую Нара ощутила, выходяиз холодного сна.

Краешком сознания она уловила бубнящий голос обструкционистаот фракции наследуемой интеллектуальной собственности. Обструкционисту ужеисполнилось восемьсот семьдесят, и его голос для сенатора Нары Оксам звучалрасслабляюще и вне времени, как шум волн далекого океана. Еще дальше изнаполненного эхом пространства вспомогательной аудиосистемы доносилсяразмеренный гул: заседания комиссий, отрывистые звуки — проходили короткиеконференции с представителями масс-медиа. Слышались и самоуверенные голоса тех,кто собрался на заседание Партии Верности. Ну, и конечно, шли дебаты в БольшомФоруме. Их легко было отличить по особому, торжественному резонансу.

Нара моргнула и получила извещение о том, что на трибунесейчас выступает сенатор Пурам Дрекслер. В крошечном уголке синестезическогополя зрения Нары появилось его лицо — знакомые молочно-серые глаза и плавные,мягкие складки мясистого лица. Председателю Сената, занимавшему положениеноминального главы парламента, по слухам, было больше двухсот пятидесяти лет(не считая анабиоза и прочих скидок на релятивистский возраст — не поимперскому абсолютному времени). Однако его на редкость старческое лицо никогдане казалось Наре настоящим. На Фатаве, планете, которую Дрекслер представлял вСенате, хирургическое старение было так же модно, как омоложение.

Престарелый солон вяло откашлялся. Этот сухой звук былподобен тому, что возник бы, если бы кто-то медленно высыпал на стеклопригоршню щебня.