Вторжение в Империю - Скотт Вестерфельд

Поднимаясь по ступеням Форума, сенатор Оксам сложила вщепоть пальцы левой руки. Это был знак для включения связи с советниками.Другие голоса, звучавшие в инфоструктуре Сената, утихли. Ответственныйсекретарь просветил Нару относительно повестки дня.

После того как программа на день была утверждена, Нараспросила:

— Где Роджер?

Ритуал утреннего утверждения программы дня обычно проводилРоджер Найлз, ее консультант по особо важным делам. То, что сегодня она не услышалапривычного голоса, взволновало Нару Оксам, и к ней вернулась прежняя тревога.

— Он погрузился, сенатор, — ответилсекретарь. — Все утро проводит глубинный анализ ситуации. Но он просил вампередать, чтобы вы при первой возможности повидались с ним лично.

Утреннее беспокойство нахлынуло с новой силой. Найлз былкрайне необщительным человеком. Если он так настаивал на встрече, значит, унего имелись какие-то серьезные новости.

— Понятно, — негромко произнесла Оксам, гадая, чтоже такого узнал ее старый консультант.

— Включите мою синестезию на полный спектр. Еераспоряжение было немедленно выполнено.

Заработали вторичные и третичные слух и зрение, расцвелизнакомым вихрем ее личной конфигурации. Таблички с именами, кодированные цветомв соответствии с партийной принадлежностью и снабженные результатами недавнихголосований, появились над головами других сенаторов, всходящих по ступеням.Поле зрения обрамили диаграммы реакции на результаты голосования со сторонысетевых политоманов. Стоило завершиться голосованию даже по процедурнымвопросам — и эти диаграммы начинали волноваться, их словно раздувало ураганнымветром. Сопровождаемые еле слышными тонами, появились последние сообщения сэкрана персонального компьютера парламентского руководителя той партии, ккоторой принадлежала Нара. Законопроекты, которые имели все шансы пройти,сопровождались мягкими и стройными аккордами, те же билли, которые, скореевсего, должны были провалиться, получали в качестве аккомпанементадиссонирующие интервалы. Нара Оксам вдыхала этот поток информации, какпассажир, выбравшийся на палубу парохода подышать свежим воздухом. Этомгновение — на грани Власти, перед тем как нырнуть и потеряться, — восстановилоее уверенность. Суматоха и суета политики давали Наре то, что другим бы далальпинизм, а может быть — извращенная жестокость, а может быть — перваясигарета, выкуренная перед утренним душем.

Сенатор направилась к своему офису.

Нара Оксам часто думала о том, как могла вершиться политика,когда еще не было изобретено вторичное зрение. Как мог человеческий разумвпитать все необходимые сведения без искусственной синестезии, безраспространения зрения на другие центры головного мозга? Она могла представить,что без синестезии можно обходиться в других видах деятельности — водитьвоздушные суда, торговать, делать хирургические операции. Люди, занимавшиесявсем этим, могли сосредоточиться на одном образе, одной картине. Но в политикеэто было невозможно. Не накладывающиеся друг на друга слои зрения, способностьзаполнять данными три поля зрения и два — слуха, — все это было прекраснойметафорой самой политики, как таковой. Проверки, балансы, сопоставлениевеличин, уровни власти, денег, риторики. Несмотря на то, что медицинскаяпроцедура, делавшая все это возможным, вызывала странные психические отклоненияу одного из десяти тысяч реципиентов (кстати, эмпатия у Оксам была именно такимотклонением), она не могла представить себе мир политики — многообразный, мятущийся— без синестезии. Она пробовала прибегать к старым, досинестезическим дисплеям,рассчитанным на обычное поле зрения, но от них у нее возникала клаустрофобия.Разве в Сенате кто-то поверил бы лошади в шорах?

Беспокойство, которое мучило ее все утро, снова навалилосьна Нару. Чувство казалось смутно знакомым — как кажутся порой запахи и прочиеаспекты deja vu. Нара попыталась установить причину своей тревоги, сравнила еес волнением перед выборами, важными голосованиями в Сенате, на больших приемахв ее честь. Все это ей вспоминалось легко. Она жила, постоянно сражаясь с этимволнением, стоически выдерживая его и даже находя в нем удовольствие. Она иволнение были старыми приятелями. Волнение… младшая сестренка безумия, скоторым даже лекарства не могли справиться до конца.

Но нынешнее чувство было слишком зыбким. Нара никак не моглауловить его причину, начало, точку отсчета. Она посмотрела на запястье. Натабло подкожного инъектора радостно мигал зеленый огонек. Значит, дело было нево вспышке эмпатии — об этом лекарство позаботилось. Но впечатление создалосьименно такое.

Добравшись до зоны своего офиса, Нара быстро прошла мимосоветников и нескольких питавших радужные надежды лоббистов и направиласьпрямиком к мрачному логову Роджера Найлза в самом центре ее владений. Никто недерзнул последовать за ней. Двери кабинета Найлза мгновенно открылись. Наравошла, сбросила с гостевого стула стопку выстиранных и выглаженных сорочек исела.

— Я здесь, — сказала она негромко, постаравшись невыдать волнение. Она понимала, что если проявит нетерпение, то личный интерфейскибер-интеллекта Найлза отвлечет его от потока информации. Пусть уж лучше онвернется в реальный мир самостоятельно.

Лицо Роджера выглядело вяло, полусонно, но в ответ на словаНары он вздернул брови, и на его высоком лбу залегли морщины. Один палец на егоправой руке дрогнул. Советник казался совсем маленьким за этим столом — круглымчудовищем, окольцовывавшим Найлза, будто некий гигантский аппаратжизнеобеспечения. Сенатор Оксам только недавно узнала, что в бесчисленныхящиках этого стола хранятся только одежда, обувь да несколько аварийных пайков,полученных от военных лоббистов. Роджер Найлз полагал, что привычка по вечерамвозвращаться с работы домой представляет собой непростительную слабость.

— Что-то плохо, да? — спросила Нара.

Палец на руке Найлза снова дрогнул.

Он постарел. Нара провела в анабиозе всего три месяца, но завремя ее краткого отсутствия висков Роджера успел коснуться иней седины.Сотрудникам Оксам разрешалось прибегать к криотерапии во время отпусков, ноНайлз делал это крайне редко, он предпочитал работать на протяжении всех декадсенаторского срока Оксам и поэтому старился у нее на глазах.

«Одиночество сенатора», — подумала Оксам. Мир вертелсяслишком быстро.

Сенаторов избирали (или назначали, или покупали, или онисами пробивались к этому посту — в зависимости от традиций планеты) на срок впятьдесят лет, что составляло половину столетия по имперскому абсолютномувремени. Империя Воскрешенных жила, как медленно эволюционирующий зверь. Дажездесь, в области плотных скоплений, ближе к ядру галактики, восемьдесятнаселенных планет занимали пространство в тридцать световых лет в поперечнике,и поэтому острота войн и оживленность торговли и миграции сдерживались из-заудручающе низкой скорости света. Имперскому Сенату нужно было охватыватьвзглядом огромные пространства. Как правило, солоны проводили до восьмидесятипроцентов своего сенаторского срока в анабиозе, покуда вселенная вершила свойпуть. Они принимали решения с отрешенностью гор, взирающих с заоблачных высотна то, как меняют русла текущие внизу реки.