Всё началось с грифона - Кияш Монсеф

точно так же легко собирались в группки. Но в школе царил беспорядок, даже в очень сплоченной компании каждый все равно действовал независимо. Посреди разговора человек мог просто взять и уйти, заметив другого знакомого или вспомнив о делах, а ты оставался смотреть ему вслед. «Зверинец» же казался местом, где все сообща работали над одним и тем же делом. Фермеры, повара, инженеры, водители – все они если были не на одной волне, то, по крайней мере, плавали в одном и том же водоеме.

– Горацио тоже здесь живет? – полюбопытствовала я.

– И живет, и работает, – подтвердил Сэм.

Когда мы подъехали к главному входу дворца на холме, металлическая входная дверь бесшумно распахнулась. Нам навстречу вышла темнокожая женщина с высокими сияющими скулами и лицом солдата. На ней были очки и строгий костюм, под мышкой она держала планшет. Женщина пригласила меня войти быстрым, почти лихорадочным жестом, и мне показалось, что я важная гостья, которая безбожно опоздала.

В вестибюле с высокими потолками каждая поверхность переливалась в солнечном свете, проникавшем внутрь через огромные окна и стеклянные участки крыши. Стоявшая мебель – чистые, аккуратные диваны, козетки и столики – совсем не добавляла помещению уюта. Углы были такими острыми, что о них, казалось, можно было порезаться. Во всех направлениях разветвлялись длинные коридоры, уходившие за пределы видимости.

– Пойдемте же, – поторопила женщина, направляясь в сторону одного из них. – Он не будет ждать весь день.

Кабинет Горацио оказался просторной комнатой с широкими окнами. По огромному холсту на одной из стен струей разлетелись брызги красной краски. Выглядело это так, словно над ним перерезали гигантскую артерию. В центре комнаты стоял длинный черный письменный стол. Когда мы вошли, кожаное кресло за этим столом медленно повернулось ко мне. В нем сидел человек с фотографий, которые я рассматривала по дороге сюда.

Горацио Прендергаст поднялся, приветствуя меня. Он был высоким, худым и столь же угловатым, как и мебель в вестибюле. Седую шевелюру Горацио отбросил с нахмуренного лба, открывая вдовий пик, из-за которого походил на вампира из ретрофильма. У основания шеи волосы заканчивались непокорным облаком круглых завитков. Борода очерчивала мощную челюсть. На Горацио был светло-серый костюм без галстука, две верхние пуговицы рубашки он оставил расстегнутыми. Стекла очков в массивной черной оправе отражали синий свет экранов компьютеров – единственное цветное пятно в его образе. Широкий рот Горацио расплылся в улыбке, и он оглянулся на картину позади себя.

– Будь осторожна, – предупредил Горацио. – Она обладает гипнотическим эффектом. Спасибо, Ава.

Женщина коротко кивнула и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Я очень огорчился, узнав о твоем отце, – сказал он.

– Спасибо, – ответила я.

Горацио указал на стул, стоявший по другую сторону стола, и не сводил с меня глаз, пока я пересекала кабинет и садилась.

– Эта новость меня также и встревожила, – продолжил он. – То, как он… что ж. Я хотел бы тебе помочь. Мы к этому еще вернемся.

– Она сказала, что у вас много дел, – заметила я.

Горацио усмехнулся.

– По-другому у меня и не бывает. Мир сам себя не исправит.

Где-то в словах Горацио затаилась шутка: я видела, как в его темных глазах загорелся огонек, но юмор не поняла.

– Мне сказали, что у вас есть гном, – перешла к делу я.

Горацио снова рассмеялся и сделал резкое, энергичное движение рукой, сняв очки и аккуратно положив их на стол.

– Есть, – согласился он. – Но ты здесь не поэтому.

– Я не понимаю.

– Ты уже познакомилась с характером работы?

– Немного, – ответила я. – Я учусь.

– Думаю, все мы учимся, – заметил Горацио.

Он откинулся на спинку стула и замолчал, казалось, на целую вечность. Когда Горацио снова посмотрел на меня, глаза его широко распахнулись и мерцали восхищением и любопытством.

– В джунглях Амазонки, – произнес он, – есть существо, изо лба которого растет огромный рубин. Это животное называют карбункулом. Ты слышала о нем, Маржан?

– Карбункул? – переспросила я.

Рассказывал ли папа что-то подобное? У меня не получилось припомнить.

– Ничего страшного, – сказал Горацио. – О них мало кто знает. Карбункулы пугливы и недоверчивы. Об их повадках в дикой природе почти ничего не известно. Одно знают точно: раз в год карбункул линяет. Он сбрасывает свой рубин и начинает выращивать новый. Казалось бы, тогда джунгли должны быть усеяны драгоценными камнями, но, когда карбункул расстается со старым рубином, с ним происходит нечто прискорбное. Он разрушается. Всего за несколько мгновений бесценный драгоценный камень превращается в бесполезную пыль.

Мужчина осторожно разжал кулак, как будто его пальцы раскрылись от внезапного порыва ветра, и протянул ко мне руку ладонью вверх.

– Если камень забрать силой или если карбункул умирает, результат будет тем же. – Он посмотрел на свою раскрытую ладонь. – Говорят, что раздобыть такой рубин можно, только если карбункул отдаст его по своей воле. Но получит его только человек с честной душой.

Горацио опустил обе руки на стол и устремил на меня многозначительный взгляд.

– Итак, – подытожила я, – вы хотите, чтобы я поехала в Южную Америку, нашла карбункула и убедила его отдать мне свой рубин?

Я улыбнулась при мысли о том, что меня каким-то образом можно было посчитать «человеком с честной душой». Его глаза восторженно расширились.

– Что ж, – сказал он. – Ты готова встретить любой вызов, не так ли? Меня так и подмывает сказать «да»: очень уж хочется посмотреть, что ты разыщешь в джунглях.

Горацио усмехнулся.

– Но нет. Твое путешествие будет немного покороче.

Он встал и жестом предложил мне следовать за собой.

Мы вышли из кабинета, пересекли длинный коридор и вышли к лифту. Горацио вызвал его, и двери открылись. Он знаком велел мне заходить и последовал за мной. Лифт закрылся. Длинным пальцем мужчина нажал на кнопку, и мы начали спускаться.

– Куда мы направляемся? – спросила я.

– Ты когда-нибудь задумывалась, как они нас выбирают? – заговорил Горацио. – Существа. Я постоянно спрашиваю себя об этом. Мне повезло пообщаться с людьми, подобными мне, – с теми, кто тоже был избран. Никто не может сказать наверняка. Эти существа не даются нам в качестве награды, хотя кому-то они и приносят благо. Не являются они и наказанием, хотя для иных людей и становятся тяжким испытанием. Существа здесь не для того, чтобы спасти нас или обречь на вечные муки. Они ничего не объясняют, просто однажды входят в нашу жизнь и остаются в ней – цельные, завершенные, однозначные.

По мере того как мы спускались, воздух становился все более холодным, сухим и жестким. Я словно дышала камнем.

– Те немногие из нас, кому открывается этот мир, совсем не обязательно самые умные люди на свете, – продолжил он. – Нельзя нас назвать и слишком храбрыми, добрыми или даже порочными. Мы просто люди. И все же эти существа дают нам нечто большее. Очень хочется увидеть в этом некое веление судьбы, почувствовать, что ты был избран для какой-то важной цели. Трудно не воображать себя в каком-то роде уникальным.

– Вы богаты, – заметила я. – Разве это не значит, что вы уже в некоторой степени уникальны?

Горацио улыбнулся.

– Мне как-то высказали предположение, – сказал он, – что общим знаменателем является одиночество.

Лифт начал замедлять ход, и глаза Горацио заблестели от озорного восторга.

– Если так оно и есть, – продолжил он, – я, должно быть, самый одинокий человек в мире. Это, пожалуй, тоже можно назвать уникальным качеством.

Дернувшись, лифт наконец остановился. Мы были глубоко под землей. Дверь открылась, за ней оказался длинный широкий проход. Над головой куполом выгибался высокий потолок из необработанного камня, пол был выложен гладкой холодной мраморной плиткой.

Большая часть света в помещении, казалось, исходила от стен, и, выйдя из лифта, я начала понимать почему. По обеим сторонам зала от пола до потолка шли стеклянные панели. Потоки света самых разных цветов и интенсивности проникали сквозь стекло, создавая своего рода лоскутное одеяло из нежных оттенков оранжевого, синего и зеленого.

– Что это за место? – спросила я, и мой голос эхом разнесся по длинному залу.

– Раньше здесь была часть ракетной шахты, – ответил Горацио. – Сейчас же… кое-что другое.

Он повернулся и пошел по залу.

За стеклянными панелями оказались помещения разных размеров и форм. Некоторые были небольшими и узкими, другие же уходили далеко в темноту. Все это напомнило мне залы африканской саванны в крупных музеях естественной истории: нарисованное на заднем плане небо, искусственная трава, стоящие на ней чучела львов и антилоп гну.

Пока мы шли, я начала замечать, что внутри вольеров, меж скал и деревьев, скользят, рыскают, крадутся какие-то фигуры. Поначалу у меня не получалось толком их рассмотреть: они были слишком быстрыми и пугливыми.