Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

Он был одним из тех, кто до войны в Польше изучал гуманитарные науки, не заботясь о хлебе насущном. Вдруг, как будто поняв, что за ним следят, он обернулся, и я увидел тогда, что его пальто спереди совершенно разорвано, а сквозь расстегнутую рубашку видна голая грудь. Он наклонился, чтобы поднять бумажный пакет, лежавший рядом с ним, и быстро убежал. Этот молодой человек рылся в мусоре в поисках еды. Я смутила его, и он, пристыженный, убежал.

Некоторое время назад на пороге нашего дома упал в обморок мальчик лет тринадцати. Один из жильцов привел его в чувство и накормил: мальчик упал с голоду. С тех пор маленький Шимек стал частым гостем в доме своих благодетелей. Он помогает им убирать в доме, а взамен получает тарелку супа и несколько злотых в неделю. Он очень следит за своим внешним видом. Кто-то подарил ему старый костюм, который висит на нем, как мешок, но он гордится тем, что у него полный комплект одежды, потому что до того, как он пришел в наш дом, он был одет в рваные лохмотья. Он быстро стал любимцем всех жильцов. Он выносит весь мусор и зарабатывает то тут, то там по несколько злотых. Оказывается, он намного старше, чем я думала сначала. Он просто не выглядит на свои восемнадцать лет, такой он маленький и худенький. Он полный сирота и бездомный. Разговаривая с ним, я была удивлена его умом и непоколебимой верой в будущее.

В течение дня в нашем дворе на Сенной, 41, происходит множество событий, может быть, потому что здесь живет больше состоятельных людей, чем где бы то ни было. По утрам сюда часто приходит профессор Лейпцигской консерватории Келлерман, чтобы поиграть на скрипке. Это маленький седой старик с очаровательными длинными пальцами. Когда он начинает играть, на всех этажах распахиваются окна. Я часто закрываю глаза и представляю, что нахожусь на концерте какого-нибудь великого виртуоза, который играет в великолепном сопровождении отдаленного оркестра. Но его игра часто прерывается шумом брошенных ему кусков черствого хлеба и монет.

Мы пригласили этого профессора выпить с нами чашку чая. Он подошел, поставил свою скрипку в угол и рассказал свою историю: его привезли в гетто в январе этого года, десять дней они вместе с женой ехали в опечатанной машине. Несколько человек из их группы умерли в пути, а живые путешествовали вместе с трупами. Перед войной ему удалось отправить двух своих сыновей в Англию. «Я не жалуюсь, – сказал он. – Я зарабатываю на жизнь для себя и своей жены. Днем я даже даю несколько уроков, за которые мне хорошо платят, и в целом люди очень сочувствуют мне. И, откровенно говоря, – добавил он с раскаянием в голосе, – мы, немецкие евреи, не заслуживаем такой доброты. Мы очень сильно согрешили перед восточными евреями…»

Одна из улиц Варшавского гетто. Лето 1941 года

Мама попросила его давать уроки моей младшей сестре, которая до войны училась игре на скрипке. Он согласился и теперь приходит два раза в неделю. Он получает пять злотых в час.

На улицу возле нашего подъезда часто приходит петь молодая женщина. Она сумасшедшая. Ранним утром до меня доносятся слова ее жалобной песни: «Гудок паровоза, прощай, любимый, будь счастлив…» Песня заканчивается тем, что поезд уходит, а девушка ждет своего возлюбленного.

Эта женщина – дочь богатого и известного варшавского торговца. Во время обстрела ее дом сгорел, в огне погиб ее единственный брат. Сама она прыгнула в сетку с третьего этажа, в результате чего у нее случился нервный шок. Ее мать чудом спасли. Теперь эта девушка поет на Сенной. Все жители улицы знают странные слова ее песенки об уходящем поезде и возвращении возлюбленного.

Сегодня для жителей Варшавского гетто уже нет возврата и нет поездов, а есть только раскаленная мостовая и полчища детей, которые путаются в ногах и выпрашивают корку хлеба.

Правда, не все дети попрошайничают. Многие из них зарабатывают себе на жизнь, причем часто гораздо легче, чем взрослые. Организуются целые банды маленьких детей, состоящие из мальчиков и девочек от пяти до десяти лет. Самые маленькие и худые из них оборачивают свои костлявые тельца холщовыми мешками. Затем они перебираются на арийскую сторону по улицам, отгороженным только колючей проволокой. Старшие дети распутывают проволоку и проталкивают младших. Остальные следят, нет ли где немецких охранников или польских полицейских.

Через несколько часов они возвращаются с картошкой и мукой. Обычно они ездят в пригороды, где еда дешевле, чем в центре города. Часто крестьяне дают им картошку даром. Их ужасный вид вызывает жалость. Кроме мешков с картошкой они порой привозят буханки черного деревенского хлеба. Со счастливой улыбкой на маленьких лицах зеленоватого цвета они крадутся обратно в гетто. По эту сторону колючей проволоки их ждут старшие партнеры. Очень часто они находятся там по несколько часов, ожидая, пока нацистская охрана займется проверкой паспорта какого-нибудь иностранного гражданина или поляка нееврейского происхождения, посещающего гетто. Так они используют любую возможность для контрабанды продуктов питания. Иногда немецкий часовой не замечает их, а иной раз замечает, но делает вид, что не замечает.

Истощенный ребенок на тротуаре в Варшавском гетто.

Лето 1941 года

Последнее случается реже, но есть такие немцы, особенно среди тех, кто постарше, у которых наверняка дома есть свои маленькие дети, и оттого они имеют хотя бы искру жалости к этим еврейским крохам, похожим на ходячие скелеты, покрытые бархатисто-желтой кожей. Но большинство немецких охранников хладнокровно стреляют в бегущих детей, а полицейские-евреи должны затем подбирать истекающих кровью жертв, павших, как раненые птицы, и бросать их на проезжающие рикши. И все же, когда дети возвращаются целыми и невредимыми со своими трофеями к голодающим родителям, в доме царит безграничная радость. Крахмалистый картофель и черный хлеб кажутся очень вкусными. На следующее утро маленькие добытчики еще раз пытаются перейти границу гетто на углу улиц Сенная и Желязная. Возможно, там будет тот же добрый охранник, который когда-то пропустил их.

17 июня, 1941

Сегодня я была на встрече бывших жителей Бельска, на которую меня пригласила Вера Нейман. Мы знакомы недолго, но мы большие друзья. Она высокая блондинка, настоящий немецкий тип и живое опровержение нацистской расовой теории. Вера здесь совсем одна. Ее мать умерла несколько лет назад, а отец, миллионер, владелец нескольких мельниц, сейчас во Львове, который находится под советской оккупацией. Изредка Вера