Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

ничего не произойдет. Но в этот самый миг его слуха коснулся отдаленный мурлыкающий звук. Вскоре он перерос в гул. Этот гул приближался, нарастал.

Как хорошо, когда все приготовлено загодя. Теперь ему осталось лишь разбить флягу на ворохе хлама и чиркнуть спичкой. Взметнулось пламя. В следующее мгновение запылал и второй костер. Гул уже был над головой — мощный, грозный. Семен кинулся прочь, а его настигал зловещий, захлебывающийся вой. Где-то за спиной раздался страшной силы взрыв. Семена толкнуло воздушной волной, он упал, поднялся, снова побежал через сад зимнего клуба — дальше, дальше от огненного смерча, от разбушевавшейся смерти. Бомбы рвались упруго, с резким громовым треском, как грозовые разряды. Но Семен уже был вне опасности.

— Что, схлопотали?! — ликовал он. — Вот вам «жизненное пространство», фашистское отродье. Вот вам за погибших мальчишек!

Семен свернул в базарный переулок, незаметно подобрался к явочной квартире. На условленный стук сразу же приоткрылась и закрылась за ним дверь.

37

Неделю уже ходили по своим десятидворкам десятские, выгоняли стариков, женщин, подростков рыть противотанковые рвы. Собирались на солонцах с лопатами. Оттуда — к месту работы. Шли молча, угрюмо, медленно выбираясь из яра, будто похоронная процессия. Полный день им копать землю под палящим солнцем. Лишь полчаса на перерыв — перекусить. И снова долбить глинистую почву. Вдоль рва похаживали два солдата из комендантского взвода, покрикивали: «Шнель, шнель арбайтен!»

Почти каждый день здесь появлялся комендант — посмотреть, проверить продвижение работ. Фальге тоже хмурый и злой, как эти изнуренные тяжелым трудом люди, только причина тому иная. Еще недавно он торжествовал: на юге удалось остановить противника, укрепиться на правом берегу Миуса, командование предприняло грандиозное наступление центральной группировки войск в районе Орла и Курска. Но последние сообщения повергли его в уныние, ошеломили. Русские смяли бронированную армаду, разгромили атакующих и сами перешли в наступление. Летняя кампания проиграна. Видимо, ожидается отступление и на юге, если к нему приезжали представители командования и военнные инженеры, указали, где сооружать заградительные линии. О, Фальге прекрасно понимает, что означает приказ строить оборонительные рубежи в своем тылу. Он требовал от своих подчиненных не давать спуску тем, кто увиливает от работы. Затем, нервно постукивая стеком по голенищам высоких сапог, усаживался в пролетку и мчался на следующий объект.

А люди изнемогали. Каждое утро перед выходом на работу Маркел обходил собравшихся, выслушивал жалобы, присматривался. И всегда своей властью оставлял дома нескольких наиболее слабых односельчан. Большего он не мог сделать. Так или иначе, а противотанковый ров севернее Крутого Яра был объектом, закрепленным за крутоярцами. Вот и изворачивался Маркел.

К нему-то и решил пойти Кондрат Юдин выручать свою старуху. Приходит она с работы и валится пластом, не в силах ни согнуться, ни разогнуться, ни рукой двинуть.

Он быстро добрался к усадьбе Маркела Сбежнева, увидел его из-за плетня, окликнул:

— Маркел Игнатыч, выдь на минутку!

— Кто там? — Маркел обернулся. — А, Кондрат... Входи.

Кондрат бочком протиснулся в калитку.

— Мое нижайшее тебе, Маркел Игнатыч, — заговорил, сдергивая картуз с головы, — То ж я сгадывал, как тая хворь зовется, когда мозга за мозгу заходит и начисто память отшибает. А как ступил к тебе на подворье, одразу осенило — шклероз. Так ото я гадаю: чи не шклероз у меня? Будто выклал кресало из робы. Ан, выходит, не выкладал...

— Присаживайся, Кондрат, — ригласил его Маркел. — Давно не виделись. Живешь то-как?

— Что жизнь? Жизнь — копейка. И не оглянулся, как дружков-приятелей растерял. Один по одному ушли: Харлашу паровоз передавил, Лаврушка спился, в луже утоп, Афоню — расстреляли... Сам остался. — Кондрат затеребил редкую бороденку, заморгал часто-часто. — Сирота...

— Ну, какой ты сирота? — воскликнул Маркел. — Жинка есть, дети.. Все честь по чести.

— Баба, она и есть баба, — ответил Кондрат. — Мужику мужское обчество требуется. Бывает, шкалик надо перекинуть, аж кричит. Тут баба не помощник. Не-е.

— Как Ульяна?

— А что Ульяна? — напыжился Кондрат, забыв и думать о цели своего прихода. — Ульяна у меня бой-баба.

Их разговор прервала жена Маркела.

— Маркеша, иди есть! — позвала его. — Остынут вареники.

Маркел недовольно обернулся на ее голос.

— Ты что, Мария, не видишь гостя? А ну, тащи сюда свои вареники.

Кондрат и не мечтал о подобном угощении. Сбил огонь с «козьей ножки», торопливо высыпал в кисет недокуренный самосад.

— Давно не едал таких красавцев, — возбужденно проговорил, потирая руки. — Ух ты ж! С вишнями!

— Ешь, ешь, — пригласил его Маркел.

— Вишня и у нас уродила, — продолжал Кондрат. — Да токи клятые вареники без муки не получаются.

— То так.

— Слышь, Маркел Игнатыч, — выплевывая косточки, осмелев, продолжал Кондрат. — Ты там к начальству ближе. Не чул, когда они уже побегут?

— Пока держатся, — осторожно ответил Маркел. — С чего это ты взял?

Кондрат хитро подмигнул ему, мол, не проведешь, небось уже и самолеты залетают, дескать, разбомбили же команду летчиков и скопившиеся на станции воинские эшелоны. Знали, когда и куда кидать бомбы. До беса фаршу намололи... Значит, кто-то сообщил... И иногда тихими ночами отдаленный гул слышен... А Маркелу сказал:

— Щось забегали постояльцы. Забегали, кажу.

— Укрепляются.

Их слуха коснулся глухой самолетный гул. Он приближался, нарастал. Послышалась пулеметная очередь. Кондрат и Маркел поспешно вышли из-за стола, запрокинув головы, уставились в небо.

— Гляди, гляди! — возбужденно заговорил Кондрат. — Трое на одного. Собаками кидаются... А наш! Наш каков! Востроносый, быстрый! Щось таких раньше не было.

Краснозвездный самолет то взмывал, то устремлялся вниз. За ним, как гончие, мчались «мессеры». Сделав мертвую петлю, истребитель оказался на хвосте у заднего «мессера». Последовала короткая очередь — и самолет с черными крестами задымился, перевернулся через крыло, беспорядочно кувыркаясь, стал падать.

— Ага! Ага! — закричал Кондрат. — Так тебе и надо, ядрена вошь!

В чистом предвечернем небе, освещенные сбоку уже уходящим солнцем, самолеты резали простор ослепительными молниями, будто в демонической пляске сближались, пересекали друг другу пути, чтобы устремиться в разные стороны и снова сойтись, а скороговорка пулеметов воспринималась как ругань, как воинственные кличи противников.

— Так его! Так! — возбужденно вскрикивал Кондрат. — Молодчина! Ну-ка, дай им разгон!

Второй фашистский самолет, оставляя за собой шлейф черного дыма, пошел на снижение. Позади него развернулся купол парашюта. Но оставшийся «мессершмитт»