Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

Благодаря организации служб в Равенсбрюке Й. Кантор пыталась облегчить членам своей подпольной группы, а также полькам, которым они помогали, существование в экстремальных условиях. В соответствии с ее рекомендациями женщины должны были занимать свои мысли молитвами как можно чаще, особенно во время лагерных перекличек[499]. Но во многих молитвах и религиозных стихах узницы, обращавшиеся к Богу, сетовали на «отсутствие» Его помощи и могли потерять веру[500].

Польки не были единственными заключенными, устраивавшими богослужения. Одна из бывших узниц – Корри тен Боом – вспоминала, что такие службы в Равенсбрюке в бараке № 28 «не были похожи ни на что в мире», так как в нем находились представительницы разных конфессий и национальностей: «Здесь можно было услышать чтение из Магнификата на латыни, протестантские гимны и православные песнопения»[501]. Подобные факты, когда межконфессиональные различия отходили на второй план, не являлись редкостью[502]. Свое влияние оказывали критические условия лагеря и незнание догматов. Тем не менее проявления религиозности были характерны как для малообразованных заключенных, например крестьянок из числа «восточных рабочих», которые, по воспоминаниям француженок, «постоянно молились и благодарили Бога за каждый кусок брюквы»[503], так и представительниц интеллигенции. В этой связи нельзя не упомянуть Е.Ю. Кузьмину-Караваеву (Скобцову) – русскую эмигрантку, известную в Равенсбрюке как мать Мария[504]. Являясь монахиней, она продолжала духовную поддержку узниц в условиях концентрационного лагеря. По инициативе матери Марии состоялось подобие конференции, посвященной России, ее истории и культуре[505]. Такая деятельность, безусловно, разрушала многие негативные стереотипы среди заключенных в отношении Советского Союза, объединяя их в единое сообщество. По свидетельству митрополита Антония Сурожского, Е.Ю. Кузьмина-Караваева до последнего своего часа была примером подлинной христианской веры. Она добровольно вошла в группу заключенных, отправлявшихся в газовую камеру, чтобы поддержать окружавших ее женщин, убедив их в бессмертии души[506].

Для реализации стратегий выживания, направленных на сохранение индивидуальной и групповой идентичности, необходимо было минимальное обеспечение потребностей, связанных с элементарным физическим спасением. Исключениями становились отдельные случаи, когда узницы не соглашались отказаться от своей идентичности, пренебрегая пищей, сном и в итоге собственной жизнью[507]. По сравнению с представительницами организованных законспирированных групп у подавляющего большинства заключенных шансов на реализацию стратегий выживания при сохранении собственной идентичности было значительно меньше. Причинами этого являлись долагерный опыт и отсутствие доступа к лагерному «самоуправлению» у большинства женщин. Тем не менее данные стратегии выживания достигались: узницы также пытались сохранить свою идентичность в лагерной реальности[508]. Зачастую они исполняли песни, декламировали стихи, которые знали до заключения, поскольку не имели объективной возможности заниматься лагерным творчеством[509].

Корри тен Боом

Характеризуя стратегии выживания политических узниц, необходимо рассмотреть не только факты их успешной реализации. Они могли и не воплотиться в жизнь, что приводило к самоубийствам, деградации до уровня «шмукштюка» – заключенной, сломленной физически и духовно[510]. В некоторых случаях происходила трансформация стратегий выживания с последующим принятием идентичностей других групп или нацистов.

М. Бубер-Нойман вспоминала, как после миссионерской деятельности «свидетельниц Иеговы» некоторые политические заключенные приходили в комендатуру с просьбой сменить красный треугольник на сиреневый винкель[511]. Сама по себе смена маркировки не означала изменение идентичности, тем более что иногда это происходило по приказу лагерного руководства[512]. Но если узница осознанно принимала какую-либо систему ценностей, это проявлялось и в отказе от внешних знаков отличия, то есть от винкеля как символа принадлежности к той или иной категории заключенных.

Некоторые заключенные по политическим статьям, занимавшие посты в лагерном «самоуправлении», открыто поддерживали лагерную администрацию. Для солагерниц они становились уголовницами, предательницами идеалов и убеждений[513]. Но оценка заключенными женщин, сотрудничавших с лагерной администрацией, не всегда была однозначно отрицательной. Примером в этом плане являлась биография Элизабет Тыру, возглавлявшей в 1942–1943 гг. лагерную полицию из числа узниц, а позднее пост старосты лагеря. Некоторые заключенные приравнивали ее поведение к жестокости надзирательницы, другие, наоборот, подчеркивали, что она помогала выжить[514].

Предательство как стратегия выживания политических узниц проявлялось неоднократно. Среди советских женщин— «восточных рабочих» были те, кто решал спастись путем сотрудничества с нацистами, выражавшегося в жестоком отношении к другим заключенным[515]. Такое поведение облегчало получение дополнительных порций питания, лучшего лечения и условий работы. Но теперь заключенные, идентифицировавшие себя с ролью надзирательниц, должны были опасаться своих бывших подруг по несчастью.

Крайней формой проявления коллективной идентичности, выраженной в определенной системе ценностей, являлось сопротивление так называемых политических узниц Равенсбрюка. Среди различных форм сопротивления в лагере отсутствовали восстания и организованные побеги, целью которых было сообщить миру о нацистских преступлениях[516]. Информация о злодеяниях нацистов передавалась из Равенсбрюка другими путями. Польки в своих письмах домой с помощью симпатических чернил сообщали об опытах К. Гебхардта. В воспоминаниях коммунистки Ш. Мюллер приводился факт о создании советскими военнопленными передатчика, с помощью которого они отправляли в Лондон сведения о происходившем в Равенсбрюке[517].

Наиболее распространенными формами сопротивления в Равенсбрюке были саботаж и бойкоты. Несколько раз польки открыто протестовали против опытов К. Гебхардта, за что их блок наказывался лишением пайка и арестом женщин[518]. В январе 1944 г. советские военнопленные организовали акцию протеста из-за отправки своих товарищей в Майданек. Женщины написали на немецком языке заявление на имя коменданта, в котором апеллировали к Женевской конвенции и несоответствию ей нацистских методов обращения с военнопленными. Более того, в течение трех дней они отказывались принимать пищу[519]. Отправленные в филиал Равенсбрюка Барт советские женщины-военнопленные также коллективно отказались в феврале 1944 г. работать на военном предприятии[520]. Политические узницы не принимали премий, выдававшихся лагерным руководством, осуществляли акции саботажа вопреки жестоким наказаниям и смертным приговорам[521]. Эти примеры подтверждают наличие коллективной идентичности у каждой из организованных групп политических. Она выражалась в устойчивой системе ценностей, открыто противопоставлявшейся нацизму.

3.2. Группа «свидетельниц Иеговы»

Главной причиной, повлекшей за собой нацистское преследование «свидетелей Иеговы», было их мировоззрение. Ожидая в ближайшем будущем установления тысячелетнего «царства Иеговы»[522], они отмечали временность светской власти. Следуя своим убеждениям, «свидетели» не участвовали в политической жизни государства, в большинстве случаев сохраняя нейтралитет в отношении любых политических режимов. Только в том случае, если власть, по их мнению, начинала нарушать библейские заповеди, «исследователи Библии» могли отказать ей в лояльности, проявляя недовольство в виде открытых заявлений или деклараций. Методы вооруженного противостояния, такие как революция, игнорировались «свидетелями», следовавшими библейской заповеди «Не убий»[523]. По этой же причине «исследователи Библии» являлись последовательными пацифистами, отказываясь от службы в армии.

Появившись в Германии