Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

окидывая взглядом горизонт или наблюдая за прохожими. Больше всего Ферен злилась, когда Ринт находил ее и уводил домой поесть или помыться. Она плевалась, царапалась и кусалась, будто дикая зверюшка, а потом, когда брат наконец крепко прижимал ее руки к бокам и, оторвав от земли, тащил малышку в сторону дома, она завывала так, будто за ней явилась сама смерть.

Ринт стоически переносил ссадины от ее зубов и ногтей, как подобало любящему брату, более крупному и сильному, хотя разница в возрасте у них была небольшая, и каждый раз видел улыбки односельчан и слышал шутки, когда проходил мимо с сестрой на руках. Мальчик считал, что это их веселит и, возможно, они ему даже сочувствуют. Ему не хотелось воспринимать реакцию окружающих как насмешку, презрение или издевательство. Но порой Ринт замечал на их лицах странное выражение, которое заставляло его задуматься. Похоже, некоторые получали удовольствие, видя чужие неприятности, ибо от этого собственная жизнь казалась им лучше.

Вряд ли Ринт вспомнил бы сейчас об этом, если бы не заметил, как его сестра, сидевшая верхом на лошади на вершине холма, смотрит на выстраивавшихся внизу солдат домашнего войска Обители Драконс. На лице Ферен было то же самое выражение, которое он видел много лет назад. Ринт подумал о дочери, которую она носила под сердцем, внезапно ощутив острую боль. Говорили, будто душа вселяется в ребенка лишь в первые мгновения после родов, когда перед широко раскрытыми глазами младенца предстает весь мир, а легкие его впервые наполняются воздухом: и вот с этим-то воздухом и входит душа, заявляя свои права на созданное для нее вместилище. До этого, пока тело ребенка заключено внутри тела матери, душа парит неподалеку. Ринт представил себе девочку, сосредоточенно смотревшую на них откуда-то сверху со странным спокойствием в глазах, за которыми простиралась завеса тайны.

На Ринта внезапно нахлынуло всеобъемлющее чувство любви к сестре, и у него на миг возникло искушение похитить ее, сбежать от того, что им предстояло. Возможно, бестелесная душа ребенка чувствовала ожидавшую их опасность и выкрикивала предостережение слабым, будто шум пробивавшегося сквозь его собственную боль и раны ветра, голосом. Оглядевшись, Ринт посмотрел на товарищей. Вилл, молчаливый и сгорбленный, когда-то был готов отдать свое сердце одному юноше, но страх помешал ему поведать о своих чувствах. Тот юноша был гончаром, настолько умело обращавшимся с глиной, что никто не оспаривал его решения не брать в руки меч, ибо все были довольны работой искусного мастера. Теперь бедняги не было в живых: он погиб в селении, как и другие.

Ринт перевел взгляд с Вилла на Галака. Незадолго до того, как они отправились с Драконусом в путешествие, тот лишился любви очередной девушки из селения, что стало последней в ряду его многочисленных неудач. Галак, как обычно, винил только себя самого, хотя Ринт не видел для этого никаких оснований. Галак был парнем добрым и порой чересчур щедрым, легко относился к деньгам и времени, частенько забывая о заранее назначенных свиданиях, а в работах по дому был просто безнадежен, что свидетельствовало о его детской беззаботности и невинности, однако зачастую приводило в ярость женщин. Когда они ехали к Обители Драконс перед своим походом на запад, Галак поклялся, что никогда больше никого не полюбит. Глядя на него сейчас, Ринт подумал, не жалеет ли его друг о своей клятве.

Потом он посмотрел на Траджа, на чьем раскрасневшемся лице, как всегда, застыло воинственное выражение. Ринт не помнил, чтобы тот когда-либо улыбался, но жена очень его любила, и супруги произвели на свет четверых детей. Увы, теперь Традж остался один, и беднягу больше не окружала любовь, которая смягчала его каменный панцирь, давая защиту от безжалостного мира.

Были здесь и другие, и каждый из них напоминал Ринту о том, как он стоически шагал через селение, держа на руках маленькую сестренку. Если раны невозможно скрыть, то их приходится переносить, подобно детям, стараясь не заплакать от боли или стыда и преисполнившись решимости показать всем остальным силу, скрывающую собственную слабость.

Солнце стояло высоко в небе. Внизу, на открытом участке за вспаханными полями, неподвижно застыли солдаты в тяжелых доспехах, верхом на покрытых кожаными чепраками лошадях. Некоторые были вооружены копьями, другие – топорами с длинными рукоятками или странно изогнутыми мечами. И у всех имелись круглые щиты, черные и без герба. Ринт оценил общую численность войска примерно в пять с лишним сотен.

«Их слишком много, – подумал он. – Все это время, пока нас не было, тот клятый капитан собирал силы, готовясь к войне. А мы сидели и смотрели, делая вид, будто это нас нисколько не впечатляет, и ни разу даже не прислушались к дурным предзнаменованиям».

– На их атаку не отвечаем! – прорычал Традж. – Расступаемся перед ними! Ничего не изменилось!

«Еще как изменилось. Мы видели тех боевых коней и даже отмечали их впечатляющие размеры. Но мы ни разу не видели это войско в полном составе. И теперь, глядя на них даже с такого расстояния, чувствуешь себя… сущей мелочью».

– Устроим вокруг них танцы, – продолжал Традж, будто пытаясь убедить себя самого, – нанося удары и тут же отступая. Снова и снова. Их лошади тяжело нагружены, а потому быстро устанут, как и всадники. Видите решетки на забралах шлемов? Их поле зрения ограниченно. Солдаты не услышат команд: их черепа наполнит грохот сражения. Всех охватит замешательство. – Он приподнялся в стременах. – Застрельщики, держитесь на безопасном расстоянии за нами – наступайте только тогда, когда мы скрестим с ними клинки! Наступайте и убивайте тех, кого мы выбьем из седла! Если сможете – вспарывайте лошадям живот или подрезайте поджилки! Если вас попытаются атаковать или окружить – рассеивайтесь!

«Странный способ использовать застрельщиков, но я тебя понимаю, Традж. У врагов нет пик, к тому же у них слишком мало пеших, даже для каре, хотя бы самого простенького, в один ряд. А потому им остается надеяться лишь на то, что в наших рядах начнется хаос».

– Пора, – сказал Традж.

Ринт заметил, что сестра не сводит с него взгляда. Глаза Ферен блеснули, и он снова увидел в ней ту маленькую девочку, которой она когда-то была. Еще до того, как все рухнуло, до того, как руки задрожали и вдруг оказались пустыми.

«Заберись на дерево, сестренка. Как можно выше. Ты была тогда абсолютно права. Теперь я знаю, почему ты так упорно сопротивлялась каждый раз, когда я стаскивал тебя вниз, почему пыталась вырваться всякий раз, когда я нес тебя по улице, а окружающие улыбались