Симметрия желаний - Эшколь Нево

женщина – решила, что им должен заняться его заместитель, то есть Черчилль. Многие тогда возмутились: с какой стати к участию в таком громком процессе привлекают этого юнца? Но окружной прокурор, которая выделила его среди остальных сотрудников с первого дня его работы, порекомендовала ему не обращать внимания на злые языки и сосредоточиться на деле.

Я смотрел, как Черчилль грызет семечки в присущей ему механической манере: одна семечка – ровно один щелк зубами. Хоть бы ему повезло, подумал я. Но одновременно в глубине моего сознания еле слышный голос нашептывал мне: «Хоть бы он провалился, хоть бы он провалился!»

Я перевел взгляд на экран телевизора и несколько секунд наблюдал за летающим по полю мячом, мучительно соображая, где какая команда: один клуб играл в красных футболках, другой – в зеленых, а как раз эти цвета я не различаю из-за дальтонизма. Но довольно скоро я заметил, что у одной команды шорты белые, а у другой – черные, так что теперь я мог следить за игрой. Она шла именно так, как я люблю: более слабая команда, выбравшая оборонительную тактику, на первых же минутах матча забила случайный гол. В оставшееся время более сильная, изобретательная и талантливая команда пыталась пробить оборону противника и восстановить справедливость. К счастью, незадолго до конца матча это им удалось: они один за другим забили два гола и изменили счет в свою пользу.

– Кто сказал, что в футболе нет справедливости? – восторженно воскликнул комментатор.

– Это же «Барселона», – сказал Амихай. – Они не играют в футбол, они танцуют!

– Настоящий современный танец, – согласился Черчилль.

Я сказал, что футбол, достигая определенного эстетического уровня, становится искусством.

Офир выбрался из гамака и спросил:

– Кто желает индийского чая?

Пока мы пили терпкий и одновременно мягкий чай, от которого по всему телу растекалось тепло, вернулись Мария с дочкой, ездившие в гости к Илане. «Офи! Офи!» – закричала девочка и бросилась к Офиру, словно несколько часов разлуки причинили ей невыносимое страдание и только теперь, прильнув к его груди, она обрела покой. Офир спросил, что они делали у Иланы, и она рассказала, что вместе с близнецами ставила научные опыты. Они смешивали уксус с содой и наблюдали за извержением крошечного вулкана. Они сыпали крахмал в посудину с раствором йода и смотрели, как йод меняет цвет. Офир слушал ее внимательно, поглаживая по светлым шелковистым волосам, и задавал короткие вопросы – как любой нормальный отец. Тем временем Мария подошла к каждому из нас и каждого крепко обняла.

Поначалу ее манера обниматься с нами ввергала нас в смущение. Мы бросали поверх ее плеча тревожные взгляды в сторону Офира: долго еще, во имя Будды, это терпеть? Она собирается нас отпускать? Но постепенно мы почувствовали вкус к этим объятиям и с удовольствием обнимали Марию в ответ, утыкаясь головой в ложбинку между ее плечом и шеей, прижимаясь к ее пышной груди и ощущая, как нам передается тепло ее тела; отныне, если она вдруг забывала обнять одного из нас, обделенный протестовал и требовал восстановления справедливости.

На сей раз последним в очереди оказался Амихай. И несмотря на все обвинения, высказанные в адрес Марии в ее отсутствие, он и не подумал уклоняться. Напротив. Их объятие было долгим и особенно теплым, как будто они вложили в него все свои тревоги за Илану, всю свою любовь к ней. Во всяком случае, после этого в деревянном домике в Михморете наступило умиротворение. Офир налил нам еще чаю. Телевизионные комментаторы перешли к обсуждению ответного матча, который должен был состояться через две недели. И тут заговорил Черчилль:

– Сейчас я скажу то, что раньше всегда говорил Офир.

– «Вы даже себе не представляете?…» – догадался Амихай.

– Вы даже себе не представляете, в каком настроении я сегодня сюда приехал, – без тени улыбки начал Черчилль. – Это дело… Ладно, я не имею права о нем распространяться… Но я хочу вам сказать, что просто видеть вас всех… Это позволяет… Это возвращает верный взгляд на перспективу. Напоминает, что в жизни по-настоящему важно.

Никто из нас не произнес ни слова.

Мы могли бы спросить его, что случилось. Предложить помощь. Но тон, каким говорил Черчилль, отбивал всякую охоту задавать вопросы (а может, мы просто слишком привыкли считать его несокрушимой глыбой). Поэтому мы молчали. И продолжали пить чай.

Амихай посмотрел на Офира:

– Ты был прав. Ты все сказал правильно.

Офир погладил девочку по голове.

– Я не помню, что я говорил.

– Оно и к лучшему, – рассмеялся Амихай.

У него в глазах зажглась знакомая нам искорка, что означало: очень скоро наш друг поделится с нами очередной блестящей идеей.

Так и случилось. Несколько дней спустя Амихай обзвонил нас и пригласил на прощальную вечеринку в честь старого носа Иланы. «Встречаемся на концерте „Хамелеонов“, – радостно сообщил Амихай. – Потом пойдем куда-нибудь выпить и сфотографируемся вместе с носом – на память о его прежнем виде».

На группе «Хамелеоны» наши вкусы сходились. Разумеется, у каждого из нас были собственные музыкальные пристрастия: Амихай любил саундтреки к фильмам и томные израильские песни, которые передают в четыре часа дня. Офир, пока работал в рекламе, предпочитал насмешливый рэп, а по возвращении из Индии переключился на инструментальную музыку. Черчилль, напротив, считал, что слова в песнях имеют значение, поэтому днем он слушал Эхуда Баная, а по вечерам – Меира Ариэля. Мне больше всего нравились британцы. The Smiths. Потом The Stone Roses. Но вообще я любил скорее конкретные песни, а не конкретные группы. В любом случае я был плохо знаком с израильскими исполнителями, за исключением «Хамелеонов». Их первый альбом вышел, когда мы служили в армии, и поразил нас своей красотой. Все годы армейской службы мы чуть ли не в каждом споре цитировали друг другу строки из композиции «Мир не черно-белый» и ими же начинали торжественные пожелания ко дню рождения. Например, в очередной поздравительной открытке Черчилль написал: «Ты должен помнить, помнить всегда, что в конце наступает весна». По какому поводу он это сказал, я уже забыл. Возможно, это было после нашего возвращения из путешествия по Южной Америке, когда без всякой видимой причины я впал в депрессию, граничащую с паникой[12]. Как бы то ни было, мы хранили верность «Хамелеонам», хотя их последующие альбомы оказались менее удачными. Хотя одно из их выступлений, на которое мы пришли вчетвером, прервалось на середине, потому что два солиста подрались между собой. Черчилль пытался объяснить Яаре, почему мы так зациклились на этой