Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

лишив себя единственного инструмента оказания давления на «patrеs conscripti» — «отцов, занесенных в списки», гордо, как цари, восседавших в своих латиклавах и претекстах на скамьях сенатской курии…

В консульство Красса и Помпея была восстановлена власть народных трибунов. В глазах плебса именно восстановления трибуната было решающим шагом в направлении демократизации общественной жизни. Восстановлена была и упраздненная при Сулле должность цензора. Луций Аврелий Котта, дядя Цезаря по материнской линии, внес законопроект, названный впоследствии в честь него «lеx Аurеlia» («Аврелиев закон»), реформировавший римскую судебную систему. По этому закону римские суды, право заседать в которых Сулла предоставил только нобилям, отныне формировались на одну треть из сенаторов, на другую — из «всадников», и на третью — из так называемых «эрарных трибунов» (представителей привилегированного слоя населения «Вечного Города», наиболее близкого к «всадникам» в римской сословной иерархии). Именно на этот период «восстановления попранной Суллой римской демократии» пришелся знаменитый судебный процесс Гая Верреса — бывшего римского наместника на Сицилии, крайне одиозной личности, перебежчика из стана Мария в стан Суллы, ставшего подлинным бичом управляемого (и разоряемого) им треугольного острова (называемого греками, за свою форму, Тринакрией), запятнавшего себя бесчисленными актами насилия, вымогательства и произвола, в том числе и судебного (по его приказу римские граждане, вопреки закону, распинались на крестах, хотя им полагалось быть казненными через отсечение головы). Верреса защищал в суде знаменитый ритор Квинт Гортензий, утерший в свое время нос Цезарю, тогда еще новичку на прокурорском поприще, в ходе процесса «сулланца» Долабеллы. Однако на этот раз обвинителем против очередного «сулланца» выступил молодой и честолюбивый Марк Туллий Цицерон, прославившийся именно своими блестящими речами против Верреса. Берясь за судебные дела с политическим «бэкграундом» (говоря «по-новорусски»), можно было уже в те давние времена способствовать своей успешной, а порой — прямо-таки головокружительной карьере (причем не только на юридическом поприще). «Аврелиев закон», принятый как раз в самый разгар процесса Верреса, по-новому расставил акценты. В изменившейся не в пользу «оптиматов» обстановке всем и каждому в Граде на Тибре было совершенно ясно, что Веррес непременно проиграет, хотя его и защищает лучший римский адвокат. Веррес и впрямь был осужден и, не дожидаясь приговора, добровольно отправился в изгнание. А Марк Туллий впоследствии опубликовал свои обвинительные речи против пойманного за руку наместника (включая и те, которые Цицерон лишь намеревался произнести в суде, но так и не произнес), как своего рода политический памфлет. Правда, на момент издания речей против Верреса накал политических страстей, связанных с ним, уже спал, и никого они не уязвили. Цицерон всегда проявлял разумную осторожность. Да и не он один! Впрочем, впоследствии, уже после гибели Цезаря, соратник последнего Марк Антоний приказал казнить и Верреса, и Цицерона…

Римский хлеботорговец

Сам Цезарь публично выступил с речью в защиту «lеx Plautia», «Плавтиева закона». Этот законопроект предусматривал официальную амнистию нобилей-«демократов», осужденных на изгнание в период диктатуры Суллы. К числу римских нобилей, которым принятый при активной поддержке Цезаря закон о помиловании пошел на пользу, принадлежал близкий родственник Гая Юлия — Луций Цинна, долго тосковавший по Риму в Испании и теперь одним из первых воспользовавшийся возможностью вернуться в родной «Вечный Город» из ссылки.

В 68 году до Р. Х. Цезарь был избран на должность квестора (буквально: «следователя») — обычную магистратуру для всякого римского нобиля, делающего обычную служебную карьеру. Став квестором, Гай Юлий, воспользовавшись, как поводом, двумя, с нашей современной точи зрения, чисто семейными, делами или обстоятельствами, убедительно доказал и подтвердил присущий ему дар умелого пропагандиста и демагога, незамедлительно и чутко реагирующего на запросы и настроения общества. Этими двумя поводами были торжественные похороны жены Цезаря — Корнелии, и тетки Цезаря — Юлии, вдовы Гая Мария Старшего.

15. Об одной похоронной процессии

Похороны представителей правящей верхушки римского общества не считались делом сугубо семейным, но всегда обставлялись как театрализованные представления — бесплатные спектакли, зрелища, привлекавшие к себе внимание масс римского простонародья. Накануне погребения очередного новопреставленного аристократа (или очередной новопреставленной аристократки) все население Града на Тибре извещалось о предстоящем событии устами глашатаев. Траурная процессия напоминала скорее не похоронное шествие, а театральное (или театрализованное) представление, ибо ни одна знатная фамилия не упускала возможности продемонстрировать всем и каждому — даже по столь печальному поводу — свое «дигнитас», свой «гонор», свой «имидж» (говоря по-современному), свое могущество, свое богатство, свою древность и широко разветвленные связи своего рода.

Похороны знатной римлянки

В голове похоронной процессии обычно шагали музыканты и факельщики, за которыми следовали профессиональные плакальщицы, составлявшие весьма уважаемую и хорошо оплачиваемую гильдию в составе римских ремесленных коллегий. Плакальщицы распевали печальные погребальные песни и во весь голос (чем громче, тем лучше) оплакивали знатного покойника (или же знатную покойницу).

За оглашавшими стогны Града на Тибре горестными стонами и воплями профессиональными плакальщицами следовали профессиональные плясуны и мимы-лицедеи. Актеры скрывали свои собственные, подлинные лица под восковыми масками предков покойников (или покойниц), бережно хранившимися и выставлявшимися напоказ в приемных покоях всякого патрицианского дома града Рима. Таким образом, лицедеи представляли в глазах наблюдающего за ними простого народа «приложившихся к роду отцов своих» аристократов (или же аристократок) предков рода, чьих представителей (или представительниц) они провожали в последний путь.

Если верить дошедшим до нас описаниям, лицедеи выставляли напоказ не только маски предков родовитых покойников, но также их парадные одежды, награды и знаки отличия — почетные венки (включая триумфальные, если предки при жизни удостаивались триумфа) и т. д. Мимы имитировали походку, манеры, жестикуляцию покойников и даже их манеру выражаться. При этом имитация нередко носила шутливый (если не сказать больше) характер.

Так, на похоронах известного своей прижимистостью римского императора Флавия Веспасиана, представлявший августейшего покойника комедиант громко спросил своих сопровождающих, во сколько обошлась вся эта церемония. Когда ему ответили: «В сто миллионов!», «псевдовеспасиан» воскликнул: «Дайте мне десять миллионов — и можете бросить меня в Тибр!» …Впрочем, несмотря на подобные неподобающие (с нашей современной точки зрения), если не прямо кощунственные, выходки, главной целью похоронных процессий (как, впрочем, и триумфальных) была, конечно, не насмешка над новопреставленными (не «троллинг», говоря по-современному), а демонстрация славы, почета и величия рода, к которому покойные принадлежали. Демонстрация, служившая также своего рода патриотическим утешением для свято чтущего традиции «маленького человека с улицы», вынужденного зачастую, по причине недостатка средств, хоронить своих умерших близких в братской могиле (под покровом ночи, чтобы скрыть от «Града и мира»