Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

поплакать?). Молодой Цезарь, облаченный в черную траурную «тогу пуллу» (или, может быть, в пенулу — темный широкий длинный плащ без рукавов, наподобие пончо), произнес неслыханно, сенсационно высокомерную речь о своем семействе, которое в действительности больше не играло почти никакой (во всяком случае — заметной) роли в жизни республики. Однако совершенно особую нотку этой хвалебной речи придавала деталь, свидетельствующая о незаурядной отваге оратора: среди благоговейно внимающих Цезарю «предков», восседающих на Форуме в курульных креслах, выделялся мим в маске Гая Мария Старшего, которого Цезарь, по образному выражению Плутарха, как бы «возвратил из Аида (подземного царства— В. А.) на Форум». А ведь великий реформатор римской армии (в чем сами римляне, в отличие от некоторых современных авторов, не сомневались) и полководец из простонародья был объявлен Суллой врагом государства, и, несмотря на восстановление «досулланских» порядков, этот заклятый недруг «оптиматов» все еще не был реабилитирован.

Должно быть, эффект, произведенный похоронами вдовы Мария на римское общество, был подобен удару грома. И в каком благоприятном и выгодном свете, в каком ореоле мужества, благочестия («пиетас») и фамильной гордости предстал в его глазах организовавший эти похороны и увенчавший их своей хвалебной речью молодой племянник Мария, вполне достойный своего прославленного дяди! Между тем, Цезарь действовал отнюдь не под влиянием момента, не в порыве внезапного вдохновения или воодушевления, не в силах более сдерживать обуревавшие его тираноборческие чувства и любовь к свободе. Сделанный им шаг был не только решительным, но хладнокровно и заранее продуманным, плодом долгих тщательных политических расчетов, направленным на приобретение популярности у надолго запомнившего его римского народа. Помноженный на проникнутое искренней скорбью по умершей супруге и в то же время трогательно-скромное поведение «потомка Венеры» на похоронах безвременно скончавшейся Корнелии, он превратил пережившего двойную утрату Гая Юлия в любимца римской «черни», вовсе не случайно еще во время похорон его тетки Юлии заглушившей одобрительными возгласами и долгими, продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию, отдельные протестующие выкрики некоторых неисправимых ревнителей памяти Суллы. «Держать надгробные речи при погребении старых женщин было у римлян в обычае, в отношении же молодых такого обычая не было, и первым сделал это Цезарь, когда умерла его жена. И это вызвало одобрение народа и привлекло его симпатии к Цезарю, как к человеку кроткого и благородного нрава» (Плутарх).

Впрочем, этот успех пока еще оставался весьма скромным. Несмотря на привлеченное Цезарем к себе внимание римского общества, постепенно возвращающегося к нормальной жизни в ходе послесулланской «оттепели», он оставался скорее на уровне, так сказать, семейной интриги, чем на уровне большой политики. Сенат и ведущие деятели олигархической республики наверняка лишь пожали плечами, узнав об эксцентричной выходке молодого племянника Мария, увязшего по уши в долгах и многочисленных любовных интрижках ловца удовольствий, вне всякого сомнения, сообразительного, умного, находчивого, учтивого, приветливого, приятного в обхождении обладателя гражданского венка, остающегося, тем не менее, не взирая на все свои достоинства и дарования, лишь на задворках большой политики, и никогда не находящегося в центре событий. Никто из них даже в самых страшных снах, не мог себе вообразить, что придет день — и эта плохо подпоясанная «вифинская царица», этот «покоритель Никомеда» станет третьим членом союза, заключенного между Крассом и Помпеем — чтобы затем одолеть обоих своих союзников, расчистив себе путь к единоличной высшей власти…

Впрочем, никаким репрессиям Цезарь за свое дерзкое поведение не подвергся — время было не то, что при Сулле. К тому же Гай Юлий сразу же по завершении погребальных торжеств покинул Рим, отправившись (как того требовала его должность квестора) с претором Антинием Ветом (или Ветером) в провинцию «Испания (Гиспания) Ультериор», или, по-русски — Дальнюю Испанию.

Как уже говорилось выше, с квестуры — должности квестора — начинал свою служебную карьеру всякий римский государственный деятель. Направленный в ту или иную римскую провинцию, квестор (имевший собственную свиту, правда, без ликторов[57]) был правой рукой претора — наместника, управляющего римской провинцией — в финансовых вопросах. Он заведовал хранением казны (государственных средств), контролировал публиканов и проверял их счета, взыскивал финансовую задолженность, налагал денежные штрафы, обеспечивал взыскание налоговой задолженности в судебном порядке, собирал дань с покоренных народов, исполнял функцию главы торговой полиции и осуществлял надзор над уголовными процессами, а в случае необходимости — занимался и военными делами. Может показаться несколько странным назначение на должность квестора такой подозрительной личности, как Цезарь с его явным неумением жить по средствам. Однако это было совершенно рутинным делом. Цезарю надлежало определенное время прослужить в должности квестора, чтобы подняться на следующую ступеньку карьерной лестницы. Кроме того, избрание на эту должность автоматически означало вступление в ряды сенаторов, а членство в сенате было для Гая Юлия огромным шагом вперед.

Как квестор Цезарь проявил себя в Испании, все еще содрогавшейся от отзвуков прокатившейся над ней «серторианской» грозы, нам — увы! — точно не известно. Светоний сообщает нам исторический анекдот, согласно которому Гай Юлий, стоя в портовом городе Гадесе (сегодняшнем Кадисе) перед статуей Александра Македонского, преисполненный отчаяния и недовольства собой, сравнивал себя с величайшим завоевателем прошлого, успевшим в возрасте Цезаря покорить весь мир (или, во всяком случае, его большую половину). Было ли все именно так, как пишет Светоний, или же невеселые мысли посетили Гая Юлия при чтении жизнеописания Александра Великого, как утверждает Плутарх Херонейский, ясно одно: причина для подобного настроения у «потомка Венеры» действительно имелась.

На момент квестуры Гая Юлия в Испании ему исполнился, ни много, ни мало, уже тридцать один год. В этом возрасте постепенно перестаешь быть многообещающим молодым человеком с большими перспективами и блестящим будущим. Неожиданно понимаешь, что блестящее будущее, как это ни печально, в прошлом. Внезапно предстаешь в своих собственных глазах всего лишь азартным игроком за политической игорной доской, которого никто больше всерьез не принимает, предметом постоянных насмешек и презрения великосветских сплетников. Ах, этот душка Цезарь, да он со своими амбициями и претензиями денария ломаного не стоит… Вне всякого сомнения — безрадостные и невыносимые перспективы для человека, с полным на то правом осознающего свое превосходство в уме, силе характера, находчивости, гибкости, решительности нал своим окружением. В такой ситуации порой бываешь готовым совершать откровенные глупости, лишь бы сойти с мертвой точки, вырваться из заколдованного круга мелкотравчатости, начать, наконец, играть подобающую тебе роль на политической и исторической арене…

Уплата подати

Думается, Цезарь прямо-таки сгорал от нетерпения, нетерпеливо считая дни, оставшиеся до возвращения в Рим, где воцарилась атмосфера, более благоприятная