Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Руки он ему не подал, так далеко его симпатия непростиралась. Он ему никогда так и не протянул руки. Он вообще всегда избегалприкасаться к нему, испытывая нечто вроде благоговейного отвращения, словнобоялся заразиться, осквернить себя. Он лишь коротко попрощался. А Гренуйкивнул, и отвернулся, и пошел прочь. На улице не было ни души.

Бальдини смотрел ему вслед, пока он ковылял вниз по мосту кОстрову, маленький, скрюченный, с рюкзаком, похожим на горб; со спины онвыглядел как старик. На той стороне реки, у здания Парламента, где переулокделает поворот, Бальдини потерял его из виду и испытал чрезвычайное облегчение.

Этот парень никогда ему не навился, никогда, теперь он могнаконец себе в этом признаться. Все время, пока он терпел его под своей крышей,пока он его грабил, у него было нехорошо на душе. Он чувствовал себя человекомбезупречной нравственности, который впервые совершает нечто запретное, играет вкакую-то игру недозволенными средствами. Конечно, риск разоблачения былничтожным, а шансы на успех — огромными, но столь же велика была и нервозность,и муки совести. И в самом деле, в течение всех этих лет не проходило дня, когдабы его не преследовала неприятная мысль, что каким-то образом ему придетсярасплачиваться за то, что он связался с этим человеком. «Только быпронесло! — снова и снова боязливо молился он. — Только бы мнеудалось воспользоваться успехом этой отчаянной авантюры, не оплачивая еенепомерными процентами с барыша! Только бы удалось! Вообще-то я поступаю дурно,но Господь посмотрит на это сквозь пальцы, конечно, Он так и сделает! В течениевсей моей жизни Он достаточно часто испытывал меня, без всякого права, так что будеттолько справедливо, если на сей раз Он проявит снисходительность. Да и в чеммое преступление, если это вообще преступление? Самое большее — в том, что янесколько нарушил устав цеха, эксплуатируя чудесную одаренность какого-то неучаи выдавая его способности за мои собственные. Самое большое — в том, что яслегка сбился с пути традиционной ремесленной добродетели. Самое большее — втом, что сегодня я совершаю то, что вчера еще проклинал. Разве этопреступление? Другие всю жизнь обманывают. А я немного жульничал всегонесколько лет. Да и то потому, что подвернулся такой небывалый случай. Может, ислучая не было, может, сам Господь послал ко мне в дом этого волшебника, чтобывознаградить меня за унижения, которые я претерпел от Пелисье и его сообщников.Может, кара Божья ожидает вовсе не меня, а Пелисье! Это весьма и весьмавозможно! А чем же еще Господь сумел бы покарать Пелисье, как не моимвозвышением? Следовательно, мое счастье есть орудие промысла Божия, и я нетолько имею право, я обязан его принять как таковое, без стыда и раскаяния…»

Так зачастую размышлял Бальдини в прошедшие годы, по утрам,спускаясь по узкой лестнице в лавку, по вечерам, поднимаясь наверх с содержимымкассы и пересчитывая тяжелые золотые и серебряные монеты в своем сундуке, и поночам, лежа рядом с храпящим скелетом супруги и не будучи в силах уснуть простоот страха за свое счастье.

Но теперь наконец мрачные мысли исчезнут. Жуткий гость ушели не вернется никогда. А богатство осталось, и будущее было обеспечено.Бальдини положил руку на грудь и под тканью сюртука нащупал на сердце маленькуюкнижицу. В ней были записаны шестьсот формул — больше, чем когда-либо смогли быреализовать целые поколения парфюмеров. Если сегодня он потеряет все, то толькос помощью этой чудесной книжицы в течение одного года он снова разбогатеетВоистину, можно ли требовать большего!

Утреннее солнце, отражаясь в черепичных крышах домов напротивоположной стороне, бросало теплый желтый свет на его лицо. Бальдини всееще смотрел на улицу, ведущую на юг, к дворцу Парламента — как все-такиприятно, что Гренуя и след простыл! — и его переполняло чувствоблагодарности. Он решил, что сегодня же совершит паломничество на другой берег,в Нотр-Дам бросит золотую монету в церковную кружку, затеплит три свечи и наколенях возблагодарит Господа пославшего ему столько счастья и избавившего отвозмездия.

Но потом ему что-то опять глупейшим образом помешало, потомучто пополудни, когда он совсем уж собрался идти в церковь, разнесся слух, чтоангличане объявили войну Франции. Само по себе это не слишком его обеспокоило.Но поскольку как раз на днях он хотел отправить в Лондон партию духов, онотложил посещение храма, вместо этого он пошел в город разузнать новости, аоттуда на свою мануфактуру в Сент-Антуанском предместье, чтобы пока чтозадержать отправку лондонской партии товара. Ночью в постели перед сном емупришла в голову гениальная идея: ввиду предстоящих боевых действий в войне заколонии Нового Света ввести в моду духи под названием «Гордость Квебека» стерпким героическим ароматом, успех которых — он ничуть в этом не сомневался —возместит ему убытки от несостоявшейся английской сделки. С такими сладкимимыслями в своей старой глупой голове, которую он с облегчением откинул наподушку, с удовольствием ощущая под ней твердость книжицы с формулами, мэтрБальдини заснул, чтобы никогда больше не проснуться.

Дело в том, что ночью произошла небольшая катастрофа,каковая спустя приличествующее случаю время дала повод королю издать приказ опостепенном сносе всех домов на всех мостах города Парижа; без видимой причиныобвалился мост Менял — с западной стороны между третьей и четвертой опорой. Двадома обрушились в реку так стремительно и внезапно, что никого из обитателейнельзя было спасти. К счастью, погибло всего два человека, а именно ДжузеппеБальдини и его жена Тереза. Прислуга дома не ночевала — кого отпустили, а ктоотлучился самовольно. Шенье, который лишь под утро в легком подпитии явилсядомой — точнее, хотел явиться, потому что дома-то уже не было, — пережилнервный шок. Он тридцать лет подряд лелеял надежду, что Бальдини, не имевший нидетей, ни родственников, составит завещание в его пользу. И вот все исчезло водин миг — все наследство целиком, дом, фирма, сырье, мастерская, сам Бальдини— и даже само завещание, в котором, вероятно, был пункт о собственности намануфактуру!

Найти не удалось ничего — ни трупов, ни сундука с деньгами,ни книжицы с шестьюстами формулами. Единственное, что осталось от ДжузеппеБальдини, лучшего парфюмера Европы, был смешанный запах мускуса, тмина, уксуса,лаванды и тысячи других веществ, который еще много недель плыл по течению Сеныот Парижа до Гавра.

В то время, когда обрушился дом Джузеппе Бальдини, Гренуйнаходился на пути в Орлеан. Он оставил за собой кольцо испарений большогогорода, и с каждым шагом, по мере удаления от Парижа, воздух вокруг негостановился яснее, свежее и чище. Одновременно он терял насыщенность. В немперестали с бешеной скоростью на каждом метре вытеснять друг друга сотни,тысячи различных запахов, но те немногие, которые были — запахи дорожной пыли,лугов, почвы, растений, воды, — длинными полотнищами тянулись над землей,медленно вздуваясь, медленно колыхаясь, почти нигде резко не обрываясь.