Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Гренуй был восхищен этим процессом. Если когда-нибудь вжизни что-нибудь вызывало в нем восторг — конечно, внешне никак не проявляемый,но скрытый, горящий холодным пламенем восторг, — то именно этотспособ при помощи огня, воды и пара и хитроумной аппаратуры вырывать у вещей ихблагоуханную душу. Ведь благоуханная душа, эфирное масло, было самым лучшим вних, единственным, что его в них интересовало. Пошлый остаток: цветы, листья,кожура, плоды, краски, красота, живость и прочий лишний хлам его не заботили.Это была только оболочка, балласт. Это шло на выброс.

Время от времени, по мере того как дистиллят становилсяводянисто-прозрачным, они снимали чан с огня, открывали его и вытряхивали жижу.Она была бесформенной и бесцветной как размягченная солома, как кости маленькихптиц, как переваренные овощи, блеклой и волокнистой, слякотной, едва узнаваемойомерзительно-трупной и почти совершенно лишенной собственного запаха. Онивыбрасывали ее через окно в реку. Затем доставали новые свежие растения,доливали воду и снова ставили перегонный куб на огонь. И снова в нем начиналокипеть, и снова жизненный сок растений стекал во флорентийские фляги. Часто этопродолжалось всю ночь напролет. Бальдини следил за печью, Гренуй не спускалглаз со струи — больше ему нечего было делать до момента смены фляг.

Они сидели у огня на табуретах, в плену у неуклюжегоагрегата, оба привороженные, хоть и по совершенно разным причинам. Бальдининаслаждался горением огня и красными отблесками пламени на меди, ему нравилосьпотрескивание дров и бульканье перегонного куба, потому что это было какпрежде. И можно было предаваться грезам! Он приносил из лавки бутылку вина, таккак фара вызывала у него жажду, а пить вино — это тоже было как прежде. И онначинал рассказывать истории, бесконечные истории о том, что было прежде. Овойне за испанское наследство, на исход которой он существенно повлиял,сражаясь против австрияков, о партизанах, с которыми он наводил страх наСевенны, о дочери одного гугенота в Эстерле, которая отдалась ему, опьянившисьароматом лаванды; о лесном пожаре, который он чуть было тогда не устроил икоторый охватил бы весь Прованс, ей-богу, ей-богу охватил бы, тем более что дулсильнейший мистраль; и он рассказывал о дистилляции, снова и снова о том, чтобыло тогда, ночью, в чистом поле, при свете луны, о вине и стрекоте цикад, олавандовом масле, которое он тогда изготовил, таком изысканном и пахучем, чтоего брали у него на вес серебра; о своей учебе в Генуе, о годах странствий и огороде Грасе, где парфюмеров столько, сколько в других местах сапожников, асреди них есть такие богатые, что они живут как князья, в роскошных домах стенистыми садами и террасами и едят а столовых, обшитых деревянными панелями,едят с фарфоровых тарелок золотыми вилками и ножами и так далее…

Такие-то истории рассказывал старый Бальдини за бокаломвина, и от вина, и от пламени, и от упоения своими собственными историями егощеки начинали пылать, как огонь. Но Гренуй, который больше держался в тенисовсем его не слушал. Его не интересовали никакие старые истории, егоинтересовало лишь то, что происходило у него на глазах. Он не отрываясь гляделна трубочку в пробке перегонного куба, из которой тонкой струйкой бежалдистиллят. И, глядя на него, он воображал самого себя таким вот перегоннымкубом, где все кипит, и клокочет, и откуда тоже вытекает дистиллят, только ещелучше, новее, необычнее, дистиллят тех изысканных растений, которые он самвывел внутри себя, которые цвели там, доступные лишь его обонянию, и которыемогли бы своим дивным ароматом преобразить весь мир в благоуханный Эдем, гдеего пребывание стало бы — обонятельно — в какой-то мере сносным. Быть большимперегонным кубом, откуда изливались бы на весь мир созданные имдистилляты, — вот каким грезам предавался Гренуй.

Но если Бальдини, разгоряченный вином, все больше увязал впространных историях о том, как оно было раньше, и все безогляднее погружался втуманные грезы, Гренуй скоро запретил себе предаваться своей необузданнойфантазии. Для начала он выбросил из головы образ большого перегонного куба, авместо этого стал размышлять, каким образом использовать свои недавноприобретенные познания для ближайших целей.

Прошло немного времени, и он стал специалистом в ремеслеперегонки. Он обнаружил — и его нос помог ему в этом больше, чем правила инаставления Бальдини, — что жар огня оказывает решающее влияние накачество получаемого дистиллята. Каждое растение, каждый цветок, каждый сортдревесины и каждый плод требовал особой процедуры. Иногда приходится создаватьмощнейшее парообразование, иногда — лишь умеренно сильное кипение, а некоторыецветы отдают свой лучший аромат только если заставить их потеть на самоммедленном пламени.

Не менее важным был и сам процесс приготовления. Мяту илаванду можно было обрабатывать целыми охапками. Андрееву траву нужно былотщательно перебирать, растрепать, порубить, нашинковать, растолочь и дажеизмельчить в муку, прежде чем положить в медный чан. Но кое-что вообще неподдавалось перегонке, и это вызывало у Гренуя чрезвычайную досаду.

Увидев, как уверенно Гренуй обращается с аппаратурой,Бальдини предоставил перегонный куб в его полное распоряжение, и Гренуй незамедлил воспользоваться этой свободой. Целыми днями он составлял духи иизготавливал прочие ароматные и пряные продукты, а по ночам занималсяисключительно таинственным искусством перегонки. Его план заключался в том,чтобы изготовить совершенно новые пахучие вещества, и с их помощью создать хотябы некоторые из тех ароматов, которые он носил в своем воображении. Поначалу ондобился кое-каких успехов. Ему удалось изготовить масло из крапивы и семянкресс-салата и туалетную воду из свежесодранной коры бузины и ветвей тиса.

Правда, дистилляты по своему аромату почти не напоминалиисходных веществ, но все же были достаточно интересны для дальнейшейпереработки. Впрочем, потом попадались вещества, для которых этот способ совершенноне годился. Например, Гренуй попытался дистиллировать запах стекла,глинисто-прохладный запах гладкого стекла, который обычный человек совершенноне воспринимает. Гренуй раздобыл оконное стекло и обрабатывал его в большихкусках, в обломках, в осколках, в виде пыли — без малейшего успеха. Ондистиллировал латунь, фарфор и кожу, зерно и гравий. Просто землю. Кровь, идерево, и свежую рыбу. Свои собственные волосы. Наконец, он дистиллировал дажеводу, воду из Сены, потому что ему казалось, что ее своеобразный запах стоитсохранить. Он думал, что с помощью перегонного куба он мог бы извлечь из этихвеществ их особый аромат, как извлекал его из чабреца, лаванды и семян тмина.Ведь он не знал, что возгонка есть не что иное, как способ разложения смешанныхсубстанций на их летучие и нелетучие составные части и что для парфюмерии онаполезна лишь постольку, поскольку может отделить летучие эфирные масланекоторых растений от их не имеющих запаха или слабо пахнущих остатков. Длясубстанций, лишенных этих эфирных масел, подобный метод дистилляции,разумеется, бессмыслен. Нам, современным людям, изучавшим физику, это сразуясно. Однако Гренуй пришел к этому выводу ценой огромных усилий после длинногоряда разочаровывающих опытов. Месяцами он просиживал у куба ночи напролет ивсеми мыслимыми способами пытался путем перегонки произвести абсолютно новыеароматы, ароматы, которых до сих пор не бывало на земле в концентрированномвиде. И ничего из этого не получилось, кроме нескольких жалких растительныхмасел. Из глубокого, неизмеримо богатого колодца своего воображения он неизвлек ни единой капли конкретной ароматической эссенции, из всего, чтомерещилось его фантастическому обонянию, он не смог реализовать ни единогоатома.