Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Но все было напрасно. Гренуй не выдавал ничего, кроме развечто беловатой секреции и кровавого гноя. Он молча лежал на дамастовом полотне иизвергал из себя эти отвратительные соки, но отнюдь не свои сокровища, не своизнания, он не назвал ни единой формулы какого-то аромата. Бальдини хотелосьзадушить его, избить, он готов был вышибить из тщедушного тела драгоценныетайны, если б имел хоть малейшие шансы на успех… и если б это столь вопиющимобразом не противоречило его представлению о христианской любви к ближнему.

И так он всю ночь напролет сюсюкал и сладко разливалсясоловьем. Преодолев ужасное отвращение, он суетился вокруг больного, обкладывалмокрыми полотенцами его покрытый испариной лоб и воспаленные вулканы язв и поилс ложечки вином, чтобы заставить его ворочать языком, — напрасно. Крассвету он изнемог и сдался. Сидя в кресле на другом конце комнаты, испытываядаже не гнев, а тихое отчаяние, он не отрываясь глядел на постель, где умираломаленькое тело Гренуя, которого он не мог ни спасти, ни ограбить: из негонельзя было больше ничего выкачать и можно было лишь бессильно наблюдать егогибель. Бальдини чувствовал себя капитаном, на глазах которого терпит крушениекорабль, увлекая с собой в бездну все его богатство.

И тут вдруг губы смертельно больного открылись и он спросилясным и твердым голосом, в котором почти не ощущалось предстоящей гибели:

— Скажите, мэтр, есть ли другие средства, кроме выжимкии перегонки, чтобы получить аромат из какого-то тела?

Бальдини показалось, что этот голос прозвучал в еговоображении или из потустороннего мира, и он ответил механически:

— Да, есть.

— Какие? — снова прозвучал вопрос, и на этот разБальдини заметил движение губ Гренуя. «Вот и все, — подумал он. —Теперь всему конец, это горячка или агония». И он встал, подошел к кровати инаклонился над больным. Тот лежал с открытыми глазами и глядел на Бальдинитаким же настороженным, неподвижным взглядом, как и в первую их встречу.

— Какие? — спросил он.

Бальдини очнулся, подавил свое раздражение — нельзя жеотказывать умирающему в исполнении предсмертной просьбы — и ответил: — Есть тритаких способа, сын мой: enfleurage a chaud, enfleurage a froid and enfleurage al'huile [4]. Они во многом превосходят дистилляцию, и ихиспользуют для получения самых тонких ароматов: жасмина, розы и апельсиновогоцвета.

— Где? — спросил Гренуй.

— На юге, — ответил Бальдини. — Прежде всегов городе Грасе.

— Хорошо, — сказал Гренуй.

И с этими словами он закрыл глаза. Бальдини медленноподнялся. Он собрал свои листки для записей, на которых не было написано нистрочки, и задул свечу. На улице уже рассвело. Бальдини еле держался на ногахот усталости. Надо было позвать священника, подумал он. Потом машинальноперекрестился и вышел.

Гренуй, однако, не умер. Он только очень крепко спал,погрузившись в грезы и втягивая в себя назад свои соки. Волдыри на его коже уженачали подсыхать, гнойные кратеры затягиваться пленкой, язвы закрываться. Черезнеделю он выздоровел.

Больше всего ему хотелось бы уехать на юг, туда, где можноизучить новые технические приемы, о которых рассказал старик. Но об этом,конечно, не стоило и мечтать. Ведь он всего лишь ученик, то есть никто. Строгоговоря, объяснил ему Бальдини, преодолев первый приступ радости по поводувоскресения Гренуя, строго говоря, он был даже меньше, чем ничто, ибопорядочный ученик должен иметь безупречное происхождение, а именно состоящих взаконном браке родителей, родственников в сословии и договор с мастером обобучении. А Гренуй ничем таким не обладал. И если он, Бальдини, все-такисоглашается помочь ему в один прекрасный день стать подмастерьем, то сделаетэто лишь при условии безупречного поведения Гренуя в будущем и из снисхожденияк его незаурядному дарованию. Хотя он, Бальдини, часто страдал из-за своейбесконечной доброты, которую не в силах был превозмочь.

Разумеется, чтобы выполнить обещание, его добротепотребовался изрядный срок — а именно целых три года. За это время Бальдини спомощью Гренуя осуществил свои возвышенные грезы. Он основал мануфактуру вСент-Антуанском предместье, пробился со своими изысканными духами в придворныепарфюмеры, получил королевскую привилегию. Его тонкие благовония нашли сбыт повсюду,вплоть до Петербурга, до Палермо, до Копенгагена. Один сорт, с мускуснымоттенком, шел нарасхват в Константинополе, а там и собственных ароматическихизделий, видит Бог, хватало. В элегантных конторах лондонского Сити запахбальдиниевых духов держался так же стойко, как и при пармском дворе, варшавскийЗамок пропитался ими так же, как и усадьба графа фон унд цур Липпе-Детмольда.Семидесятилетний Бальдини, смирившийся было с перспективой провести своюстарость в горькой нищете под Мессиной возвысился до положения бесспорновеличайшего парфюмера Европы и одного из самых богатых буржуа в Париже.

В начале 1756 года — к тому времени он обставил еще одиндом, рядом со старым на мосту Менял, предназначив его только для жилья, потомучто старый буквально до чердака был битком набит ароматическими веществами испециями, — он сообщил Греную, что теперь согласен отпустить его, впрочем,при трех условиях: во-первых, тот не имел права ни изготовлять никаких духов,возникших под кровом Бальдини, ни передавать их формул третьим лицам;во-вторых, он должен покинуть Париж и не возвращаться туда, пока жив Бальдини;и, в-третьих, он должен хранить абсолютное молчание о двух первых условиях.Пусть он поклянется в этом всеми святыми, бедной душой своей матери исобственной честью.

Гренуй, который не имел никакой чести, не верил в святых, ауж тем более в бедную душу своей матери, поклялся. Он поклялся бы всем. Онпринял бы любое условие Бальдини, так как ему необходима была грамотаподмастерья — она давала ему возможность незаметно жить, путешествовать безпомех и устроиться на работу. Остальное было ему безразлично. Да и что это заусловия! Не возвращаться в Париж? Зачем ему Париж! Он знал его наизусть досамого последнего вонючего угла, он повсюду носил его с собой, он владелПарижем уже много лет подряд. Не изготовлять бальдиниевых модных духов? Непередавать формул? Как будто он не может изобрести тысячу других, таких жехороших, еще лучших — стоит лишь захотеть! Но он же вовсе этого не хотел. Он жене собирался конкурировать с Бальдини или с любым другим из буржуазныхпарфюмеров. Он и не думал делать большие деньги на своем искусстве, он даже нехотел зарабатывать им на жизнь, если сможет жить по-другому. Он хотел выразитьвовне свое внутреннее «я», не что иное, как свое внутреннее «я», которое считалболее стоящим, чем все, что мог предложить внешний мир. И потому условияБальдини для Гренуя не значили ничего.

Весной, ранним майским утром, он отправился в путь. Онполучил от Бальдини маленький рюкзак, вторую рубашку, пару чулок, большоекольцо колбасы, конскую попону и двадцать пять франков. Это значительно больше,чем положено, сказал Бальдини, поскольку Гренуй приобрел у него глубокоеобразование, за которое не уплатил ни гроша. Положено давать два франка надорогу, больше ничего. Но, он Бальдини, не в силах справиться со своей добротойи с той глубокой симпатией, которая за эти годы накопилась в его сердце кславному Жан-Батисту. Он желает ему удачи в его странствиях и еще разнастоятельно призывает не забывать своей клятвы. С этими словами он проводилего до черного входа, где некогда его встретил, и отпустил на все четырестороны.