Чёрный, как тайна, синий, как смерть - Елена Бриолле

и расходов и записал в ней аккуратным почерком выданную сумму Габриэлю.

– Ах, дядя, признайся, что тебе просто нравятся картины этой эпохи…

– Одно другому не мешает. Картины малых голландцев всегда можно будет выгодно продать – это тебе не современная мазня! Кстати, я тут прочитал статью в Le Petit Parisien, это правда, что София фон Шён, дочь германского посла, которую нашли мёртвой, позировала в каком-то клубе художников?

При воспоминании о статье Ленуар фыркнул.

– Да. Причём дело вести доверили именно мне. Но какая тебе разница, позировала она художникам или нет?

– Хороший банкир, Габриэль, должен быть в курсе личной жизни всех своих клиентов, а у нас с Вильгельмом фон Шёном есть общие интересы…

– Какие? Он может замолвить словечко перед кайзером за ваши промышленные прожекты в Германии? – спросил Ленуар.

– Да, и не только это. Я составляю для него обзор промышленных оказий для вложения денег, в которых участвует наш банк. А он потом распространяет эту информацию среди состоятельных представителей немецкой диаспоры. Например, в последний раз фон Шён инвестировал в добычу железной руды в Саксонии. Многие всё ещё продолжают вкладывать капиталы в строительство железных дорог в той же Румынии, но лично я советую инвестировать в добычу полезных ископаемых и в нефтяные вышки… Ты только посмотри: ещё недавно у нас не было газовых фонарей и керосиновых ламп, а теперь мы даже ночью спокойно можем гулять по Парижу и не бояться своей тени. Прибавь к этому электричество, и ты поймешь, на чём будет строиться вся экономика XX века!

Глава 21

Бескрылый Аист

Бритва Саламанки лежала на столе у сотрудника отдела Бертильона Виктора Ранье. Сам Альфонс Бертильон, конечно, не жаловал дактилоскопический анализ. У него был свой метод идентификации и классификации преступников. Но у Ленуара были только бритва и отпечатки пальцев, а не сам человек, поэтому измерения со всех сторон и фотографический снимок в профиль и анфас отменялись… Один шанс из тысячи, что Виктору удастся найти в картотеке отпечатки папиллярного рисунка пальцев Саламанки… Но попробовать стоило, ведь если его в прошлом уже арестовывали, то в расследовании обстоятельств смерти Софии фон Шён приоткроется новая дверца.

Собираясь с мыслями, чтобы сделать отчёт Пизону о результатах вчерашней работы, Габриэль уже подходил к двери, как вдруг ему показалось, что рядом со столом Каби стоит призрак. Призрак оглянулся, и Габриэль понял, что это был Хиро Аоки. В голове пронеслась шальная мысль, не пришёл ли японец жаловаться на сыщика за то, что тот лучше его играет в го, но, судя по застывшей маске сдерживаемых мучений на лице Хиро, дело было в другом. Каби выразительно показал глазами на японца, мол, я ему говорил, чтобы он подождал сидя, но этот узкоглазый стоит тут как истукан и ничего не понимает…

– Господин Аоки, Хиро… Что-то случилось? – подошёл к истукану Ленуар.

– Да, Ренуар-сан… Можно с вами поговорить наедине? – с усилием выдавил из себя японец.

Ленуар уже мысленно приготовился к признанию маньяка в убийстве всех членов Клуба кобальта, но виду не подал. Он проводил Хиро в общий зал для полицейских из специальных бригад. Тут было всего два агента, которые заполняли протоколы, и в целом говорить можно было спокойно.

– Говорите, Хиро… Не томите! – обратился Ленуар к японцу, подставляя ему первый попавшийся стул.

– Ренуар-сан… У меня… У меня украли…

– Что? – Судя по страшному выражению лица Хиро, Ленуару показалось, что у японца украли какую-то ценную семейную реликвию или даже вдохновение, причём навсегда. – Что у вас украли?

– У меня вчера вечером, после вашего визита, когда я вышел поужинать в ресторан напротив… Там всегда подают простые блюда, поэтому я часто туда захожу…

– Хиро! Что у вас украли?

– У меня украли все её наброски… Все наброски, которые я сделал с Сони-сан…

Японец говорил это так, словно у него украли часть его души. Пусть это была тайная часть, об огне которой знали немногие, но всё же самая сокровенная.

– Вы оставили дверь своей квартиры открытой? – спросил Ленуар.

– Я часто не запираю дверь квартиры, когда выхожу поужинать.

– Кто знал об этой вашей привычке?

– Консьержка, мой слуга и Пьерель-сан… – почти шепотом ответил Хиро.

– Винсент Пьерель? Он часто у вас бывает?

– Он иногда приносит мне…

– Приносит вам что, Хиро?

– Он приносит мне… морфий…

– Что?! А кроме членов Клуба кобальта, кто-то ещё видел ваши эскизы?

– Нет-нет, что вы! Я показываю и продаю только свои законченные картины… Как художник-импрессионист…

Ленуару стало жалко беднягу. Кажется, у японца случился диссонанс между тем, что он должен был делать, отдавая дань моде, и тем, к чему на самом деле стремилось его сердце… Аоки понял это только сейчас, когда его лишили черновых эскизов, где он не боялся выражать себя…

– Я чувствую себя так, словно мне подрезали крылья, – сказал Хиро. – Ренуар-сан, пообещайте, что если найдете эскизы, то вернете их мне…

Скорее всего, именно Хиро София называла Аистом. И теперь гнездо Аоки действительно срывало с дерева, как в хайку Басё…

Аиста гнездо на ветру.

А под ним – за пределами бури —

Вишен спокойный цвет.

Глава 22

Сладость прохлады под кожей

Ленуар погладил рукой бородку и снова достал из кармана часы Софии фон Шён. Они показывали десять часов утра, а с крышки, как и прежде, на сыщика насмешливо смотрели корона и тихое имя «Соня»… Часы, художники, их пропавшие наброски и законченные картины… В голове у Ленуара тоже дул ветер, но он заставил себя спуститься в тень и покой японской сакуры.

Какая картина у него складывалась на сегодняшний день? Итак, штрих первый. Хоппер делает быстрые и точные наброски людей и благодаря своим навыкам анатомического рисунка с лёгкостью может изобразить любого обнажённым. Реакция Софии его могла удивить, ведь натурщицы привыкли, что их изображают ню. Если это так, то Хоппер проследил за ней и узнал, что девушка является дочерью германского посла. Хоппер начал шантажировать Софию, угрожая ей тем, что перешлёт свои эскизы её отцу или продаст в бордель. За рисунки девушка отдала ему украденные дома часы.

Штрих второй. О шантаже Хоппера, вероятно, стало известно. Один из других художников выкупил у него часы и, сделав на них гравировку «SOÑA», вернул их Софии. Это мог сделать только один из членов Клуба кобальта, потому что только они называли её «Соней». И этот художник должен был испытывать к девушке особые чувства, ведь он не просто так вернул ей часы, а