Чёрный, как тайна, синий, как смерть - Елена Бриолле

– Я не заказывал на испанском… Гравировщик был испанцем и записал на слух… Но Соня сказала, что так ей даже больше нравится, потому что в русском имени Соня тоже всего четыре буквы… Соня… Моя Соня…

– Вы её любили? – спросил Ленуар, хотя отдавал себе отчёт в том, что вопрос глупый. Турно хмыкнул, отпустил Пьереля и снова сел на единственный в комнате стул. Про любовь он тоже понимал.

– Соня была моей жизнью… Моей новой жизнью… Все её портреты и наброски у меня купили… Ни одного не оставил себе, дурак… Купил пару новых костюмов, начал регулярно есть… А теперь у меня ни Сони, ни заказов… Знаете, когда уже прикоснулся к источнику вдохновения… Когда не только жил в мире, но и начал создавать окружающий тебя мир… Падаешь не просто на пол своей комнаты… Ты летишь на полной скорости в ад…

Все помолчали.

– У вас больше не осталось ни картин, ни набросков Софии, поэтому вы решили выкрасть наброски Хиро Аоки? – продолжил Ленуар.

– Что?.. У Хиро кто-то украл его наброски? – удивился Пьерель.

– Да, вчера вечером, когда тот вышел поужинать…

– Это всё Барди…

– Почему вы так думаете?

– Он всегда тайно завидовал лаконичной манере японца… Впрочем, Хоппер тоже ему завидовал. Джо рисует быстро, но его творчество протухло академизмом. Его рисунки изображают только то, что видит и измеряет его глаз. В нём очень мало от художника. Он ремесленник, а не художник.

– Хорошо, а Рубен Саламанка?

– Рубен тоже не художник, но он понял, чего хочет парижская публика. Вкусы изменились… Теперь ведь всем подавай «кубики», наглость и эпатаж… А синий цвет его картин вот уже несколько лет – самый популярный во Франции.

– Цвет кобальта?

– Да, ярко-синий цвет. Самый агрессивный для сетчатки нашего глаза…

Глава 23

Родился под несчастливой звездой

Ленуар многое повидал на своём веку и знал, что обычно преступники не могут стихийно и правдоподобно лгать о своих чувствах, особенно после дозы морфия, когда в голове туман и иллюзии. Они с Турно поговорили с Пьерелем, но арестовывать художника не имело смысла. Француз рассказал, что действительно возил Софию в позапрошлую субботу в Шату. С его слов, они провели там прекрасный день. Он учил её грести, она любовалась окружающей природой, а он любовался ею…

Сыщик зашёл в префектуру и отпустил Турно. Расследование не продвигалось, и на душе у Ленуара было тяжело.

Обыск комнатушки Пьереля ничего особенного не дал: ни набросков, ни картин Сони там не оказалось. Нашли только немного денег, которые художник регулярно откладывал на краски и холсты, десяток французских и немецких книг и пару костюмов.

Сара, консьержка, подтвердила, что на прошлой неделе Пьерель возвращался каждую ночь домой. Кроме пятницы, но в пятницу София фон Шён была уже мертва… К тому же по пятницам художники обычно рисовали в Клубе кобальта.

Выйдя на улицу, Ленуар снял пиджак, перекинул его через руку и отправился в редакцию Le Petit Parisien. Сначала он думал, что ни за что не пойдёт обедать с Николь, но возможная пикировка с журналисткой привлекала его сегодня больше, чем возможная пикировка с Пизоном. К тому же после ночи в «Берлоге» сыщика уже начинало клонить в сон, и прогулка по Парижу в таких случаях всегда была спасением.

В обеденный перерыв перед зданием редакции толпилось много людей, поэтому сыщик не услышал, что сзади к нему кто-то приближался. Ленуар отошёл в сторону, продолжая следить за главным входом. Человек за спиной тоже отошёл в сторону, делая вид, что читает газету, и тоже продолжал следить, только не за входом, а за Ленуаром. Читать газету перед редакцией Le Petit Parisien – что может быть невиннее?

Сыщик стал чувствовать какое-то необъяснимое напряжение, но тут из здания выпорхнула стайка стенографисток, Ленуар буквально на секунду отвлёкся… В этот момент его схватили чьи-то сильные руки, а в ушах раздался голос с испанским акцентом: «Гони часы и деньги, папаша!» На правой руке у нападающего была наколка: «Родился под несчастливой звездой».

Какой афронт! Обидно было даже не то, что его застали врасплох, а то, что в тридцать семь лет его уже называли папашей.

Сыщик мысленно стряхнул с себя пыль и, вывернувшись из объятий, врезал своему противнику ногой по колену. Тот вскрикнул и замахнулся на сыщика чем-то острым. Ленуар был к этому готов и подставил руку так, чтобы оружие прошлось по отношению к его предплечью плашмя. Выживать в рукопашном бою – было первой необходимостью любого уважающего себя полицейского и, как считал Ленуар, вообще любого человека. По его расчётам после контратаки нож должен был отлететь в сторону, как вчера в «Берлоге».

Но Ленуар просчитался. В сторону оружие отлетело, но перед этим успело уколоть сыщика в двух местах, разрывая плоть левой руки. Ленуар взвыл от боли. Какого чёрта! Что это было?!

Тем временем нападающий вскочил на ноги. Перед Ленуаром стоял подросток лет семнадцати из банды апачей. Апачами в Париже называли уличных разбойников из рабочих районов города. Как и все ещё не очень умные, но уже очень смелые молодые люди, они стремились выделиться на фоне толпы, и самые отчаянные щеголяли в красных или жёлтых галстуках, ярких ботинках, клетчатых брюках, полосатых жилетках и фуражках… Ни один уважающий себя грабитель или вор не будет так тщательно стараться обратить на себя внимание почтенной публики, но апачей и прозвали апачами за их дикость и вызов толпе. Многие попадали в банду беспризорниками, поэтому тюрьмой их было не запугать. Там хотя бы регулярно кормили, худо-бедно лечили и поддерживали гигиену… Боялись апачи только эшафота.

Теперь они находились в равном положении. Ни у того, ни у другого оружия не было. Ленуар терял кровь, а у противника болело колено. Вокруг них кричали женщины и стала собираться толпа. Апач посмотрел на Ленуара, огляделся, как загнанный зверь, и потом его лицо исказилось в кривой усмешке, и он закричал:

– Coña! Coña! Шутка! Прочь с дороги! Ха-ха-ха! – и кинулся прочь.

Ленуар хотел было броситься в погоню, но тут подоспела Николь:

– Габриэль! Боже мой! Что с твоей рукой? – Сыщик не без удовольствия заметил нотки волнения в голосе девушки и внимательно осмотрел свою руку.

Слева вся рубашка была залита кровью. Через разрывы ткани с внешней стороны руки просвечивали два глубоких пореза. Габриэль с удивлением посмотрел в то место, куда отлетело оружие апача. Вместо предполагаемого ножа, там валялась верхняя часть коровьей кости с двумя заострёнными зубцами. Размер её был ровно таким, чтобы удобно было держать в руке и резать