Вишневая - Линн Берг

Владимировна про угасающие надежды Есени выправить успеваемость (как и про факт того, что ни в какую секцию она не ходила) до сих пор не ведала ни сном, ни духом, а отцу ее будто бы было вообще наплевать. Андрей Аркадьевич слишком доверял ей, чтобы нагло соваться и контролировать успеваемость. Однако, от чувства, будто она упрямо подводила ожидания родителей, Сеню все ниже к полу придавливала угнетенность.

Уповать на то, что с первыми заморозками отпадет надобность в пробежках, не приходилось. Даня в своем решении был несгибаем, как твердый кусок свинца, его нельзя было переубедить или уговорить оставить бег до весны.

— Что ты тащишься, как раненый енот? — бодрым голосом понукал ее Миронов. — Можешь же быстрее, когда захочешь.

— А я не хочу — изнуренно просипела Есеня.

Так в это студеное воскресное утро, когда на горизонте только начал разливаться алый рассвет, ее вытянули из кровати ни свет ни заря и заставили тащиться в местный парк, чтобы размять закоченевшие мышцы. Вишневецкая хоть и видела в этом попытки Миронова отыграться на ней за все пропущенные пары, возражать ему не решилась.

Легкие изнутри задубели от непривычного холода, покрылись колким инеем и не позволяли спокойно дышать. Есени не хватило и на двадцать метров, чтобы не запыхаться и поспеть за Даней, выдерживая его издевательский темп. Хорошо было олимпийскому призеру держать марку, в особенности на фоне Сени, которая в любой момент готова была капитулировать и бессильно грохнуться на скользкий асфальт от усталости.

После той дурацкой истории с ее братом заводить диалог на эту тему Даня не стал, да и вообще предпочел не распространяться больше о глубоких познаниях в медицине. С ним Есене вообще с тех пор стало как-то легко, когда он добровольно вклинился куда-то среди личного и там пожелал остаться. Теперь он мог невзначай интересоваться самочувствием Пашки или с такой же виртуозной легкостью уводить тему в обсуждение музыки или погоды. С ним стало просто, и это не могло не радовать.

— Ты и на опорном прыжке такая же медленная была, — усмехнулся Миронов и нехотя снизил темп с неторопливого бега на быструю ходьбу.

— Вот только давай без опорных прыжков, а?

Он ходил по тонкому льду. И хоть с прошлого разговора Есеня успела отпустить всю ситуацию, поднимать эту тему вновь она не собиралась. Даня примирительно поднял руки и замолчал.

Поводов гордиться своим гимнастическим прошлым у Вишневецкой было немало, но и поводов его забыть было предостаточно. Лет восемь назад на соревнованиях, когда практичная маман так нагрузила ее дорожную сумку, что мелкая и слабосильная Есеня едва волокла ее на плече, героем ситуации вновь стал Миронов, который с искренним воодушевлением выхватил поклажу из рук зеленой Сеньки и потащил ее на себе, бросив в ответ только игривую усмешку.

Она в тот момент ни опыта не имела, ни храбрости, чтобы с ним заговорить. Ее хватило лишь на то, чтобы промямлить тихую благодарность, краснея словно помидор, и поплестись вслед за Даней, формулируя в голове просьбу отдать ей сумку, чтобы не было так неловко. Среди всей гаммы человеческих эмоций больше остальных Есеня искренне ненавидела неловкость — то самое ощущение, от которого хотелось провалиться под землю, лишь бы не чувствовать этого узла из собственных внутренностей. Вспоминая те соревнования, она с трудом назвала бы хоть одно событие, от которого было бы также хреново.

В бледно-розовых предрассветных сумерках, когда на улице еще горели фонари, а звезды над головой уже гасли, едва ли насчитывался хотя бы с десяток прохожих, которым остро приспичило наведаться куда-то в такую беспардонную рань в воскресенье. Наверное, в этом была своя прелесть той части суток, когда утро еще плотно соприкасалось с ночью, а мрак мягко смешивался с теплым светом. Не трудно понять, отчего Миронов раз от раза вытягивал ее из постели еще засветло и настаивал на пробежках, пока светят еще фонарные столбы. В этом тихом уединении избавляться от остатков сна было куда приятнее, чем слепнуть под полуденным солнцем в середине дня.

— Не думала, что когда-нибудь тут еще раз окажусь.

Есеня не сразу заметила, как в холодном свете фонарей проскользнули черные тени и собрались в отдельные силуэты, стоило только тщательнее приглядеться. Два, а то и три десятка человек неуютно толпились у входа в потрепанное временами здание, которое некогда Вишневецкая посещала по четыре раза в неделю, а Миронов, наверное, и вовсе там жил.

— Может на сборы поехали, как думаешь?

Даня сохранял молчание и едва заметно играл желваками на лице, выдыхая в ответ только сизые облачка горячего пара. Таким она, кажется, видела его впервые: пальцы сжаты в кулаки до белых костяшек, а сам дышит как-то тяжело и прерывисто, словно опасаясь ненароком прервать этот долгий успокаивающий процесс. Напротив него было все прошлое и не состоявшееся будущее, напротив Миронова находилась спорт школа, некогда бывшая ему и домом, и семьей.

По тонкой корке льда зашуршал шинами брюхатый междугородный автобус, толпа перед глазами как-то в раз сформировалась в неровный строй и замерла в покорном ожидании, когда двери приветливо распахнутся и пустят в разогретый, темный салон. Когда-то Вишневецкая и сама была среди них, согревала продрогшие руки и приплясывала на месте в нетерпеливом мандраже, мечтая скорее запрыгнуть на мягкое сидение и помчаться куда-то в другой город на все выходные ради бесполезных тренировок и дружеских сходок на брусьях и матах. На лицах собравшихся царило сонное воодушевление, на плечах покоилась тяжелая поклажа с формой и сменной одеждой, и все это парадное шествие возглавлял важного вида гладковыбритый мужчина с широкой проплешиной посреди головы. Он хоть и демонстрировал всем своим видом непреклонную строгость, Есеня хорошо помнила, что человеком он был по натуре мягким и отзывчивым. Алексей Борисович Тихонов — бывший тренер когда-то подающего надежды Миронова.

— Там твой тренер, кажется, — Вишневецкая успела дважды пожаль о сказанном, когда ощутила на предплечье тяжелую руку Дани, утаскивающую с беговой дорожки, подальше в густой подлесок от в раз опостылевшего ему здания.

— Пойдем отсюда, — кажется, единственное, что она услышала от него вместо объяснений.

Он отказывался комментировать происходящее, да и вообще ровным счетом рта не открывал, пока злополучная толпа не растворилась за мягкими лапами елей, а перед глазами не осталась одна только непроглядная, смоляная темнота. И хоть явной опасности не ощущалось, в обступившем мраке леса внезапно захотелось трусливо вжать голову в плечи. Не видя толком дороги, Есеня запнулась об узловатый корень дерева. Нервы окончательно сдали:

— Да что случилось-то?

Нога отдавала злобной пульсацией