Семь видений богатыря Родиполка - Анастасия РУТТ

уж и деревянное высокое крыльцо. Богатырь сел на ступеньку, свежий ночной воздух охладил его, дурман отошел, но серость да туман в глазах остались. «Хмельное то не по мне, — думал Родиполк, — отказ надобно было дать, а я того забоялся. И чего бояться? Сраму-то? Да перед кем? Перед дочерью князя? Али перед самим князем? Но в том отличия нет, срам будет, коли себя потеряешь. Негоже-то себя терять, ведь и не богатырем тогда будешь, не кудесником, а невесть кем. Род-то свой предам, а того мне не надобно. Не надобно». Твердо решив то для себя, Родиполк собрался уж было назад идти, но к нему вышел княже Вольха Вениславович да присел рядом.

— Хмельное-то задурманило… — ласково обратился он к богатырю.

Родиполк на то ничего не ответил, а только на князя взглянул. Тот был в тумане, словно Вольху серостью покрыло. Князь же сказал прямо:

— По нраву ты мне, богатырь. Поведай-ка про себя. Твои матушка да батюшка живы? Али ждет тебя твоя молодица со службы ратной да род твой?

Родиполку от тех слов князя тоскливо стало, словно княже рану теребил забытую. Но и ему был близок Вольха, словно тот отец-батюшка. Ничего не стал утаивать:

— Мать моя, Люба Светославна, молодицею стала, овторого мужа имеет. Дитятко скоро приведет. Батюшка мой, Вертиполох, сгинул. И невеста у меня была, младая Чаруша, но и она ушла за Леть-реку, к прародителям своим… — И чтобы Вольхе то понятно было, добавил: — Умерла она. Зачахла, захворала, после Купальницы-то и умерла. — Про Миролюбу он не сказывал, не мила она ему была, не по нраву.

Родиполку почудилось, что у Вольхи Вениславовича слезы проступили. То все хмельное, подумал в тумане богатырь.

— То все пройдет — стихнет боль та, уймется… — говорил Вольха нежно, словно и о себе сказывал. Богатырь то все понял да поспешил разуверить князя:

— Мила она мне была, но не люба.

Вольха закивал, думая, что тот боли своей срамится.

— По нраву ты мне, богатырь младой, и сила мне твоя по нраву, — опять повторил князь. — Что ж на духу-то у тебя? Не таи.

Родиполк ответил не раздумывая, словно совет держал с отцом своим:

— Страх-то у меня, княже. Ведун я. Того и страшусь, знамений этих. Али надобно-то все людям? Али надобно им сказывать то все? Али примут?

— Страх-то твой пуст. Коли судьба то тебе говорит, то и сказывать надобно. Судьбе-то перечить не велено! — с силою сказал Вольха. — Мне-то сказывал, и я силу ту почуял, победу. Да и победили. Дух-то от видений твоих еще сильнее стал, потому и победили чернохорых.

— То добро было. А коли лихо? Надобно? — все спрашивал Родиполк, словно то для него главным было, решающим.

— Надобно, — уверенно ответствовал княже. — Ведь лихо-то отвернуть надобно, раз тебе судьба то сказала.

Родиполк посветлел, спокойно ему стало.

— А чтобы печали-то у тебя не было, скажу я тебе одно, — продолжил Вольха. — Знал я одного богатыря смелого да сильного. Службу нес самому Зигмуле — князю главному, с правдою да честностью. Видя такую службу, князь сделал того богатыря главным над другими сильными молодцами.

На те слова Вольхины Родиполк смотрел на князя согласно, словно то уже и знал всегда.

— Звался тот богатырь Славь, волосы у него были — огонь яркий, кострище, а глаза-то светлые, как листья младые на деревьях по Макуше-весне. Прослужил он у князя главного Зигмулы Ясноглядовича от весны до весны. Он да княже Зигмула со своим войском супротив хартовников выступали, что подле Хартовского Разлома. — Вольха взглянул на Родиполка пытливо, знает ли тот. А после пояснил: — Хартовники те — народ кочевой, сродня скифам, жили они вблизи града Радогнеза, что за широкой степью. Сильны были! — восхищался Вольха, хоть и враги. — Умели они руками сильно биться да с малыми ножами ловко управлялись, и мечами своими чудными, словно ахтырскими, владели. Харты те, в свое время, захватили печенегов, фурхов, рогонов. Да одолел их Зигмула со своими дружинами сильными. Племена-то те все по широкой степи разошлися, более про них не слыхивал. А как весна пришла, так к богатырю тому на дороге кудесник вышел седобородый. Что сказывал богатырю, того не знаю. Но после слов тех богатырь волосы свои огненные перестал резать да стал в косу плести. Коса-то у него была сильная, крепкая, длинная. А после уехал он. Куда, мне неведомо. Но одно знаю, что жив он был. То, может, и сейчас жив.

У Родиполка от таких слов сердечко громко стукнуло, но то все знал он, чуял. Жив его батюшка, жив!

— Роздых нужон, роздых, — сказал Вольха, словно уверяя себя в том, хлопнул по своим коленям большими да сильными руками. — То пойдем, — продолжил он, поднимаясь, — подведу тебя к палатам твоим.

А как шел он с молодцем, так и открылся ему.

— Откроюся я тебе, — говорил он тихо. — Звать-то меня, по-младенческому, Явиром. — Родиполку привиделось, что княже улыбнулся. — Но Вольхою-то привычнее будет, — продолжил князь.

— То и я, княже славный, откроюсь тебе: меня-то назвали Родиполком, а Светогор — имя то от матери, обережное, — с нежностью в голосе сказал богатырь.

Они прошли хоромы, после девическую в два яруса, а следующее крыльцо-то уж и его было. Напоследок Вольха крепко обнял Родиполка своими сильными руками да сказал тому:

— По нраву ты мне, по нраву, сыном мне будешь.

Родиполк поднялся на крыльцо да подошел к своей опочивальне. Хмельное-то уже отступило. Он вошел. Посмотрел на сруб, что в углу стоял да обережным был. Подошел к нему да на колени стал. Обет дал богатырь, что к хмельному боле не притронется и пить того не будет. Скинув одежды, лег на большу мягкую перину, но сон к нему не шел. Все думал об отце своем. Представлял, как тот, огневолосый, рядом с князем Зигмулою в боях побеждает, врагов своим стальным мечом рубит. А после думал, куда же он ушел и где ныне. Засыпал Родиполк в чаянии, что судьба-Вехоч отца-то ему покажет да к нему приведет. Но позвала его за собою Мара-обманка. Хоть прабабка Родиполка старая, седая Ханга, считала ее не обманкой, а покровительницей кудесников да чародеев. Называла она ее Сорогой — матерью всех волхвов да кудесников.

Повела его та Мара-обманка в чисто поле да подвела к главному владетелю, что за полем тем следил. Наказ он дал Родиполку поле то засеять, а после за полем наблюдать. А когда колосья пышными станут, а зерна наливные будут, то те колосья и собрать можно. «Да когда косить-то будешь, — говорил главный, — то трепетно,