Семь видений богатыря Родиполка - Анастасия РУТТ

кивая да участливо глядя на Родиполка. — Земелькою пресыплем, дух-то их и успокоится, отмщения не будет сыскивать. Ведали они, знали-то, на что шли, не боялись, вражины, — посуровел богатырь. Похлопал по плечу молодого Родиполка и, уже отойдя, обернулся:

— Ты бабье платье пойди-ка сними и во всем богатырском предстань. Княже наш, Вольха Силович, собирать нас будет повечерью.

— Не один я был, — открылся Родиполк Альхону, зная, что тот князю сказывать будет. Альхон хитро посмотрел на богатыря, улыбнулся уголком рта да ждал, что же тот дальше говорить будет. «Небось, — промелькнуло у Родиполка, — подумал тот Альхон Градемирович, что я про судьбу-помощницу говорить буду».

— Со мною, — сказал Родиполк, — не только судьба-обережница была. — Альхон же оторопел от того, что богатырь его мысли узнал. — А еще и, — продолжил Родиполк, — старшой сын князя Вольхи Вениславовича, Светлолик. Подмогу он мне оказал да содействие.

Альхон-Лис еще раз на младого богатыря посмотрел да ответил:

— То все князю передам, а ты богатырское поди надень.

За такую славную победу князь Вольха Силович велел людям простым радоваться да одва дня веселиться, Ярило-солнце прославлять. Да и сам он пир затеял, богатырей созвал да сродников своих. Празднование той победы проходило в гриднице, на овтором ярусе княжьего терема, где пиры справляли да праздники отмечали. Она, занимая всю ширь, чуть вытянута, самой большой светлицей была, что видел Родиполк. Проход, что вел к ней, был широкий да плавный, того сразу и не уразумеешь, где проход, а где сама гридница. Только по оберегам можно было и распознать, что то светлица. По четырем сторонам, супротив друг дружки, стояли большие срубы деревьев, словно теми столбами расписными потолок подпирали, утопая в основе верха, плавно переходя в радужный свод. А сам свод, к тому же, умельцы-древляничи ажурною резьбой украсили, особый зимний узор выточили. Обвивали те столбы-срубы да своды радужные росписи яркие. Они служили особыми оберегами для терема княжьего да самим хозяевам — князьям. Но чужой-то, инородец, того не поймет. А наш людь коль увидит — то сразу все прознает. Приметит он, что оберег тот и для Перуна сделан, чтобы тот молнии свои не метал в тот терем да околицы. И обережница та — для красы Макуши-весны, чтоб завсегда в доме том уют да тепло было, и для Лады младой, что за оберег рода ответ дает, и для самой Вехоч-судьбинушки, чтобы всем судьбу добру давала. И не забыли мастера славные и про самого Ярилу-батюшку, что тепло дает да обогревает. Обереги те своею красою сияли, словно то золото, что под лучами солнышка поблескивает, играет.

У стены белой в гриднице поставили длинный деревянный стол. Округ того стола лавы стояли, коврами самоткаными ало-багряными покрыты. Стол сиял белизною скатерти да блестел золотою богатою вышивкою. А между золотыми узорами, ветвями да листьями, завитки красные проложены для еще большей нарядности. Заставили стол едою княжескою, сочною, свежею. А вокруг хмельное поставили в ковшах расписных глиняных.

Во главе стола сам князь Вольха Вениславович нарядный восседал на высоком темном деревянном стуле с ажурною спинкою. Хоть и был он в нарядной белой с багряною отделкой рубахе, но все ж казался прост. Ярок, но скромен. Но больше всего его украшало счастье да гордость, что испытывал он от победы над ханом, но и еще что победу ту помог одержать сын его старшой — Светлолик. Он, поглядывая на сына, что сидел от него по праву руку, еще больше светился счастьем. Сын же его взгляда свого не прятал, смотрел прямо, открыто, да весь был светлым, теплым. Но все ж в глазах его была печаль глубокая, непроходящая. Догадался Родиполк, что печаль та возникла, как слегла жена его, в том и винил себя Светлолик. Не походил он на отца свого, а его все одно равняли на отца его Вольху. Возле старшого брата сидел серьезный, скромный младший сын Неждан. Опосля него — сестра его, Милолика. Княженька сама-то пришла, Манрушки не слушаясь, да и осталась среди воинов — богатырей да своих сродников. Князь-то Вольха серчать не стал, а только брови свои темны нахмурил. Но и то долго не было, сразу отошел да своенравию ее не воспротивился.

По леву руку от князя сидел главный богатырь Альхон Градемирович, он был наряден да все хитро на Вольху поглядывал, словно с тем в сговоре был. Подле него устроился мощный богатырь Ведагор, что был ему сродником по матери. А после уж — сам Родиполк. Место показал да усадил его сам князь Вольха Вениславович, да так, чтобы оказался тот супротив младой княженьки Милолики. Княжна-то красою блистала. Горда была, но и умела быть простой народной. Хороша, светла, темноброва, словно та Макуша-весна. Она в одежде проста была, но ее краса ту одежду нарядною делала.

Перед ними поставили блестящие серебряные миски да большие плошки. Плошки те сверкающие были мудреные, на высоком срубе, словно то дерево под ними росло. Ведагор налил в Родиполкову плошку алой хмельной водицы. Но той водицы Родиполк никогда не пил да хотел было отказаться, но того сделать не смог. Заметил он, что сама княженька наравне с мужиками ту плошку поднимает да не боится. Ну, то и ему, богатырю, не пристало пугаться того хмельного. Как выпил он того алого напитка, так запекло ему горло огнем да голова закрутилась. А Ведагор-то, сильный мужик с бородою темной, еще подливает. Князь Вольха Силович за победу над врагом ту плошку поднимает, а все за ним повторяют да опять выпивают. И Милолика от них не отстает да все на Родиполка поглядывает. Так и Родиполк за ними повторяет, хоть он уж и остановиться хочет, да не решается. После слово Альхон держал да все за победу плошку поднимал. Все опять пили, и Родиполк с ними. Чудилось тому богатырю, что вся гридница ходуном ходит да извивается. Чует Родиполк, что и встать-то не может, да куда деваться — ведь не увернешься уж от того, сразу же не уклонился, не ушел, а теперь уж поздно.

Родиполк взглянул на Милолику, княженьку младую, а пред ним стояла, бледна да мертва, невеста его Чаруша. «То не видение мне, — подумал Родиполк, — то все дурман окутал, хмельное». Богатырь тряхнул головой, чтобы дурман тот развеять, принудил себя встать да выйти из большой светлицы-гридницы. Гридница качалась. Все обережны срубы из углов-то выходили да наступали, а после врозь разошлись да опять по углам своим стали. Он тихонько прошел к деревянным дверям да вышел. Дальше — через большу светлицу, а там