Кьяра - Тамара Витальевна Михеева

по зеленому колючему коридору и оглядела спящие Сады. Стражи стояли на каждой дорожке, у озера, у храма Семипряха… Но я знала тут все тропинки, даже те, про которые не знали стражи. Я быстро добралась до дома на берегу озера и обошла его кругом. Хоть одно окно, да будет открыто, ведь ночи стоят еще теплые. И точно – окно туалета было распахнуто настежь. Я помедлила, прежде чем забраться внутрь. Если кто-то увидит меня здесь… наверное, они решат, что это призрак. И я нырнула в темноту.

Ничего не изменилось и тут. Да и прошла-то всего пара месяцев, как меня забрали из белого дома в Садах. Это только кажется, что целая жизнь. Точнее, у меня – целая жизнь, в которой я теперь знаю главную тайну Суэка, у меня есть младшая сестренка, о которой я должна заботиться, бабушка и морское чудовище, послушное зову своей слезы, висящей у меня на шее. А для обитателей Садов эти два месяца наверняка мало чем отличались от предыдущих, разве что Рия тосковала чуть больше, скучая по мне. Я подавила в себе искушение заглянуть к ней в комнату, рассказать ей все. Не сегодня. Пока никто не должен знать, что я жива и могу пробраться в Суэк. И я поднялась на третий этаж, молясь всем богам, в которых не верила, чтобы меня никто не увидел.

Тихо скрипнула дверь моей бывшей комнаты. Я выдохнула, огляделась. Никого. Значит, Сады не успели присмотреть себе новую «сироту». Я залезла под кровать и вскрыла половицу. И папин нож, и мое детское одеяло лежали там, ждали меня. Рукоятка ножа была оплетена веревкой, я размотала ее наполовину и свободным концом надежно привязала нож к руке, а одеяльце повязала на шею, как плащ. Я уже хотела так же бесшумно покинуть комнату, но не удержалась и вырезала ножом на подоконнике: «Я все знаю о короле и его силе».

И только потом соскользнула по водосточному желобу.

Прямо в руки стражу. Он зажал мне рот рукой, притиснул к стене. И тут же отпустил, узнав, и отпрянул. Глаза его были полны ужаса.

– Глен…

– Кьяра? Но как… Ты же сила короля!

Я хмыкнула.

– Я призрачная сила короля. Послушай, Глен… Тебе нельзя здесь оставаться. Твоих родителей убили, как и моих. Тебя отправят на дальние границы, бросят в бой с дикими племенами или прирежут на улице, будто бы в пьяной драке, но здесь тебе точно не жить. Ты любишь Рию?

Он покраснел, как девчонка, и отошел от меня еще на шаг.

– Ты ее любишь?

– Да, – выдавил Глен.

– Тогда уходите, бегите из Суэка куда глаза глядят, бегите, пока ты жив, а ей не исполнилось четырнадцать.

Он закусил губу, будто боялся закричать, будто я задела открытую рану, и горько спросил:

– Куда?

– В Таравецкий лес, в дальние деревни, куда угодно, лишь бы отсюда!

– Нас везде найдут. Ты просто не знаешь, как готовят стражей. Они найдут нас везде.

– Нет, не везде, – поняла я вдруг. – Есть одно место, где даже искать не станут.

Да, но как выйти из Садов, пройти незамеченными до болот Западного края, да и возьмет ли туатлин их на спину так же, как и меня?

– Я подумаю. Я обещаю, что найду безопасное место и приду за вами. А ты придумай, как вам выбраться из Садов и добраться до Западного края.

Глен серьезно кивнул.

Пряха

Вязали сети. Осень кралась по острову, заметая хвостом следы лета, и согретое летними длинными днями море было полно золотых и рыжих листьев. Луна перекатывалась по небу, будто огромная рыба, полная икры. Сети были тонкие и легкие, как утренний дождик, они струились в руках, и девочки острова целыми днями перебирали их, как струны. А в сумерках все женщины собирались вместе и пели долгие печальные песни о несчастной любви, слепой судьбе и счастье, которое всегда ускользает из рук. Мужчины, и большие и маленькие, слушали эти песни молча, с усмешкой, роднившей их больше, чем одинаковый цвет глаз. Я думала о том, что ни один корабль никогда не зайдет в наши бухты, никогда и никто не потревожит нас здесь, на этом нежном, гостеприимном острове, ставшем родиной всех этих людей.

Наступали штормовые дни. Море ворочалось в своей постели, и где-то глубоко внутри него спал мой туатлин, готовый прийти на первый же зов. Каждый раз, когда его голова с двумя отростками-рожками показывалась над водой, а боковые плавники, похожие на раскрытые крылья гигантской птицы, шлепали по воде, будто приглашая меня прокатиться, я бросалась в воду, карабкалась ему на спину, переходила на голову и садилась там, держась за рожки, как за штурвал. Я никогда не видела его брюха и хвоста, я плохо представляла его форму и размер. Сможет ли он увезти нас отсюда, когда Ньюке-Чоль подрастет? Не надоем ли я ему?

Боль моя утихала. Ньюке-Чоль, бабушка и туатлин лечили мою тоску. А еще – дерево, принесенное морем. Теперь я резала папиным ножом так ловко, что мне самой нравились все эти игрушки.

Прошла наша осень – в штормах и печальных песнях. Наступила зима.

С утра над островом разлилась какая-то напряженность, нервное ожидание. Но как я ни рылась в памяти, я не могла припомнить, чем сегодня отличается от вчера и от завтра. Даже Ньюке-Чоль капризничала и выводила меня из себя с самого утра. Бабушка тоже не пошла в свой садик, а, нервно улыбаясь, замесила тесто. В рассыпанной на столе муке она нарисовала несколько пирожков, давая понять, что их-то она и будет печь. Форма пирожков напомнила мне веретено. Наконец я не выдержала и пошла искать Леду Вашти. Ньюке-Чоль тащилась за мной и ревела при этом, будто я заставляла ее идти. Но как спросить о том, что я чувствовала? «Вы все какие-то не такие сегодня»? Спрашивать не пришлось.

– Приведи себя в порядок, Кьяра, и Ньюке-Чоль тоже, – хмуро бросила мне Леда Вашти, даже не поздоровавшись. – Сегодня нас навестит Пряха.

– Пряха? Кто это?

Леда Вашти посмотрела на меня так хмуро и раздраженно, что я предпочла исчезнуть из ее домика, и как можно быстрее.

К обеду весь остров собрался на берегу. Мальчики – причесанные и приодетые, необычно притихшие – переглядывались и хмурились. Девочки – такие нарядные, что даже трудно было вообразить возможность этого на нашем острове, – улыбались тревожно, но в то же время с ожиданием. Мне вдруг все это неприятно напомнило Сады перед королевским балом. Да кто такая эта пряха?

Я не стала особо наряжаться. Пригладила волосы, сменила грязную рубаху. И Ньюке-Чоль не нарядила.