Бездна между нами - Тахира Мафи

Картины времяпровождения с Оушеном рисовались одна другой ярче. Вот мы идем вдвоем – и кто-то швыряет мне в лицо оскорбление. Оушена сначала парализует. Далее мы оба, изнемогая от неловкости, делаем вид, будто все в порядке, даром что я изо всех сил подавляю бешенство. Два-три таких случая – и Оушен станет избегать совместных выходов, а в один прекрасный день взглянет правде в глаза, призна́ет: появляться со мной на людях ему не хочется. Другой пример: Оушен представляет меня родственникам или друзьям, те не особо стараются скрыть отвращение и/или осуждение. Оушена осеняет страшная догадка: друзья его, оказывается, расисты, а родители ничего не имеют против маленьких радостей нонконформизма ровно до тех пор, пока какой-нибудь цветной девице не придет охота целоваться с ненаглядным сыночком.

Связь со мной проколет пузырь, в котором до сих пор благополучно жил Оушен. Теперь все во мне – лицо, одежда – имеет прямое отношение к политике. Было время, когда я одним своим присутствием напрягала людей – правда, с этим мирились как с необходимым злом, которое легко игнорировать. Но вот уже больше года на меня направлен пресловутый прожектор; двенадцатого сентября я и проснулась-то утром словно от слепящего луча. Кого волнует, что трагедия в Нью-Йорке потрясла меня не меньше, чем всех остальных? В мое горе как не верили, так и не верят. Незнакомые люди называли меня убийцей. Везде: на улице, в школе, в магазине, на заправке, в кафе; кричали, не стесняясь, не сдерживая ненависти: «Катись обратно в свой Афганистан, сношайся там с верблюдами, террористка проклятая!»

Хотелось ответить: да я живу в соседнем квартале! Я сроду в Афганистане не была. Я верблюда единственный раз видела – в Канаде, и он, тот верблюд, проявил неизмеримо больше доброты, чем вы, двуногие.

Но я молчала. Мои объяснения никто бы не принял. Говорили обо мне в моем присутствии; речь, обращенная к другому, на самом деле предназначалась для моих ушей. Меня обсуждали, не спрашивая моего мнения. Я сделалась ходячим аргументом, подтверждением статистических данных. Остаться подростком, человеком из плоти и крови мне не дали. Моя роль была масштабнее.

Объект ненависти. В лучшем случае – тема неприятного разговора.

Вот почему я не сомневалась: то, что начинается между мной и Оушеном, кончиться может только одним – слезами.

Вот почему я не стала перезванивать Оушену.

Но я вовсе не считала, что поступаю правильно. Что именно так и нужно. Просто я не видела вариантов. Не знала всех ответов. Я волновалась за Оушена и по-своему, неуклюже, пыталась защитить его. Точнее, нас обоих. Лучше нам быть просто знакомыми, хорошими, доброжелательными знакомыми, школьными товарищами. И никем более.

Нам ведь всего по шестнадцать, думала я.

У нас это пройдет.

На выпускном Оушен появится с хорошенькой блондинкой, имя которой ему будет произносить легко и привычно. А я просто уеду. Папа неизбежно найдет новую работу, о чем и объявит с гордостью, и мы переберемся в городишко поприличнее, снимем дом в более благополучном районе. Улучшим собственные перспективы.

Все будет супер. Или почти супер.

План мой имел только одно слабое место. Я не учла, что Оушену он не понравится.

В понедельник я пришла на электив мистера Джордана. Однако мое присутствие было равносильно прогулу – я молчала, я ни слова не проронила. По двум причинам:

1. У меня все еще горела голова.

2. Я старалась не привлекать к себе внимания.

На Оушена не смотрела. И вообще ни на кого. Притворялась безучастной в расчете, что Оушен поймет намек и сам со мной не заговорит. Напрасно надеялась.

По звонку я выскочила из класса, чуть ли не бегом устремилась к выходу. Тут-то Оушен меня и поймал. В буквальном смысле. За руку. Судя по глазам, нервничал. Был бледен. Я, наверное, тоже неважно выглядела.

– Привет, – выдохнул Оушен.

– Привет.

Он все еще держал меня за предплечье. Пальцы сомкнулись, как нетугой браслет. Я покосилась на них. Вовсе не хотела, чтобы он меня отпустил. Однако при моем взгляде Оушен вздрогнул, отпустил мою руку.

– Прости.

– За что?

– Не знаю. Наверно, я таки напортачил. Прости, пожалуйста.

У меня сердце упало. Наверно, пульс стал нитевидный. Оушен, этот симпатяга, разом уничтожил мой план.

– Ничего ты не напортачил. Честное слово.

– Честное слово? – Казалось, он не верит.

Я качнула головой.

– Мне на урок пора, Оушен.

Пошла было прочь, но он окликнул меня. Назвал мое имя с вопросительной интонацией.

Я остановилась. Повернула голову.

Он шагнул ко мне.

– Давай поговорим на большой перемене.

В синих с коричневыми крапинками глазах я углядела боль, даром что Оушен отчаянно старался спрятать ее. И я поняла: дело серьезное. Моим попустительством все зашло слишком далеко. Теперь нельзя отмахиваться от Оушена в необоснованном расчете, что он сам отстанет. Меня, конечно, милой не назовешь, но я и не настолько жестокая. Я должна все ему объяснить – пусть даже на пальцах, все разложить по полочкам. Пусть узна́ет, какое нам будущее уготовано. Пусть поймет: нужно остановиться. Уничтожить то, что зародилось между нами. Чем бы оно ни было.

Поэтому я согласилась поговорить.

Описала ему свое дерево. Сказала, чтобы ждал меня именно там.

Разумеется, я не могла предвидеть, что под деревом меня будет караулить кое-кто другой.

Юсуф.

Он сидел, вальяжно прислонившись к толстому стволу.

Как же я почти совсем забыла про Юсуфа?

Я говорю «почти», потому что, если честно, пару-тройку раз за истекшие недели подумала-таки про Юсуфа – красавца с янтарной кожей; но мысль о нем как возникала, так и испарялась. Перед глазами у меня Юсуф не мелькал – наверное, в этом и было объяснение.

А вот что он делал под моим деревом?

Хорошо бы он убрался. Оушена еще не было, а меня перед разговором потряхивало. Незачем дополнительно трепать нервы с Юсуфом. Да ведь ему не скажешь: «Уходи, это дерево я застолбила». Дерево является общественной собственностью, кто раньше пришел, тому под ним и сидеть. Поэтому, заприметив Юсуфа, я резко свернула в сторону и стала набирать сообщение Оушену, назначать другое место встречи.

И тут Юсуф окликнул меня по имени.

Я подняла взгляд. Сообщение так и не дописала, не отправила.

– Да?

– Куда идешь?

Юсуф поднялся, двинулся ко мне. Засверкал неподражаемой улыбкой.

Может, в другой день, в другой час я бы эту улыбку и оценила. Но я была не в своей тарелке.