«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

жизнь). На основе социологического анализа газет Пепинхеге выделил две фазы группообразования в лагерях: «интегративную», длившуюся полгода и приведшую к складыванию формальных групп и коллективного сознания, а также «формационную», в ходе которой образовывалась система социальных структур в соответствии с различными интересами.

Методологическими ориентирами для этой работы стали многотомная публикация комиссии Е. Машке по истории немецких военнопленных Второй мировой войны[36], а также статья Г. Дэвиса о Красноярском лагере Первой мировой войны как социальном сообществе[37].

Пристальное внимание современных исследователей к социальной истории и «маленькому человеку» привело к активизации изучения послевоенных обществ и проблемы возвращения бывших комбатантов к мирной жизни[38]. Исследователи, анализирующие положение ветеранов и инвалидов по окончанию мировых войн, приходят к выводу, что и в победивших, и в проигравших странах увечные, как правило, исключались из официальной дискуссии и воспринимались как болезненно-досадное напоминание о негативной стороне произошедших событий. Реинтеграции французских и немецких военнопленных в послевоенное общество посвящены статьи О. Аббаля и Р. Пепихеге[39]. В обеих странах позиция правительства и общественности по отношению к бывшим заключенным лагерей была, по меньшей мере, недоверчивой. В победившей Франции военнопленные не были причислены к группе ветеранов войны, имевших права на социальное обеспечение, а их индивидуальные переживания заняли в общественной дискуссии маргинальное положение, так как не вписывались в победоносный опыт нации. В проигравшей Германии, несмотря на читательский успех мемуаров бывших военнопленных и активную деятельность различных обществ, они воспринимались как балласт для истощенной государственной казны.

Иная ситуация сложилась в новообразованных государствах Восточной Европы. Новейшие исследования Н. Штегманн и Ю. Айхенберг[40]о положении ветеранов и жертв Первой мировой войны в Чехословакии и Польше подчеркивают решающее значение дискуссии о социальном обеспечении данных категорий для легитимации новообразованных государств. В странах, где завершившийся мировой конфликт стал мифом основания государства, носители военного опыта стали не только пропагандистским знаменем, но и критическим мерилом политической состоятельности нового режима.

Одной из центральных тем в современных исследованиях невоенных аспектов Первой мировой войны является вопрос об усвоении и использовании властью и обществом военного опыта в качестве модели контроля и дисциплинирования отдельных групп и социума в целом, в том числе путем цензуры переживаний и воспоминаний о войне[41]. Многочисленные публикации об особенностях формирования коллективной памяти[42] составили методологическую опору для исследования переработки переживаний плена в публичной дискуссии Советской России и эмиграции.

В основу концепции данного исследования легло предложенное теоретиками социологии знания понятие опыта, которое, по мнению К. Латцеля, «…точнее и…объемнее, чем применявшиеся до сих пор теории повседневности или менталитета, позволяет выразить „субъективное“ измерение военной истории и структурировать его исследование»[43]. Так, Р. Козеллек, обосновавший взаимодополняемость понятий «пространство опыта» и «горизонт ожиданий», подразумевает под опытом «настоящее прошедшее…, включающее в себя как рациональную переработку, так и бессознательные способы поведения»[44]. К. Латцель определяет опыт как «удавшуюся интерпретацию пассивных и активных переживаний» отдельного сообщества (Erlebnisgemeinschaft)[45]. Наконец, Н. Бушманн и X. Карл дефинируют опыт как перманентный процесс переработки, объединяющий в себе восприятие, толкование и действие. Соответственно, государственные и общественные институты и господствующие в них толкования рассматриваются ими как усвоенный опыт[46]. Исследователи едины во мнении, что «опыт образует своеобразное место среза между индивидуумом и обществом»[47] и именно здесь «находит свое выражение диалектическое соотношение между действием и социальной структурой, между субъективными и объективными факторами человеческой действительности»[48].

Несмотря на решающее значение категории опыта для концепции данного исследования, работа опирается на широкий комплекс методов и объединяет в себе три тематических поля:

1) пространство опыта плена и факторы его формирования (международное право и межгосударственные отношения по вопросам плена, российская дискуссия о войне и плене, «горизонт ожиданий» солдат и офицеров, позиция российских/советских политических и военных органов, условия пребывания пленных в лагерях);

2) непосредственное переживание опыта плена (формирование «сообщества переживаний», восприятие и толкование плена, выработка поведенческих моделей);

3) индивидуальная и институциональная переработка опыта (обсуждение переживаний и формирование памяти, складывание новых структур и институтов).

Разумеется, граница между этими полями весьма подвижна и проницаема для «путешествующих» сюжетов.

ИСТОЧНИКИ

Проблематика монографии предполагает привлечение к анализу обширного комплекса как российских, так и немецких источников: от официальных предписаний и внутриведомственной переписки до фотографий и эго-документов. В российских архивах и библиотеках сохранились фонды государственных учреждений и общественных организаций, работавших с военнопленными, коллекции писем пленных к родным и их обращений в соответствующие инстанции, а также опубликованные и неопубликованные воспоминания. Последние представляют собой чрезвычайно субъективный материал, так как политические условия в Советской России и в эмиграции помешали широкой и плюралистической циркуляции конкурирующих толкований. Поэтому опубликованные мемуары используются в данной работе не столько для реконструкции реальных переживаний и опыта плена, сколько для исследования процессов унификации памяти о нем.

Благодаря федеральной военной и архивной организации Германской империи и Веймарской республики существует возможность частично восполнить потерю центральных актов Первой мировой войны в потсдамском пожаре 1945 г. Материалы земельных архивов Саксонии, Баварии и Вюртемберга содержат распоряжения Прусского военного министерства (далее — ПВМ)[49], текущую переписку и финальные отчеты местных ведомств и лагерных комендатур, письма, прошения самих пленных, результаты их подробных опросов, лагерные газеты. Максимально широкий спектр источников позволяет компенсировать пропагандистский характер военной публицистики. Тем не менее, серьезную проблему представляет уже упомянутое отсутствие полных и детализированных статистических данных.

Перед любым исследованием, выбирающим в качестве изучаемого предмета переживания и опыт значительной группы исторических актеров, встает проблема репрезентативности привлекаемых источников и правомерности генерализации выводов. В этой связи автор ориентируется на негласную конвенцию, сложившуюся в рамках направления «устной истории», согласно которой при невозможности статистически значимых обобщений исследование должно стремиться к выводам, репрезентативным, по меньшей мере, для корпуса привлеченных источников[50].

Разнонациональный характер источников определил приведенные в работе датировки. Дабы не затруднять читателю восприятие материала, даты событий, происходивших на территории России до 1 (14) февраля 1918 г., даны в соответствии с принятым в тот период юлианским календарем, события на территории Германии и в Советской России — в соответствии с грегорианским.

БЛАГОДАРНОСТЬ

В своем завершенном виде эта книга обязана своим появлением многим людям и учреждениям.

Любезное согласие профессора Г. Альтрихтера поддержать заявку в фонде Герды Хенкель, позволило начать работу над проектом. Без финансовой поддержки этой организации, а также Немецкого исследовательского общества и Российского гуманитарного научного фонда оказались бы невозможны многолетние архивные исследования и публикация монографии.

Содействие в доступе к архивным документам оказывали сотрудники ГАРФ, РГВИА (особенно Ю. Киреева и М. Некшин), РГВА, ОГАЧО