«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

ограничивались отписками и ссылками на невозможность подтвердить факт принадлежности к санитарному персоналу после утери канцелярии полка[58].

В ходе войны общества Красного Креста воюющих стран на волне патриотического подъема превратились в орудия пропаганды, поэтому их гуманитарные устремления часто попадали в зависимость от военной и политической конъюнктуры. Все же при посредничестве Международного комитета Красного Креста (далее — МККК) и нейтральных стран удалось организовать несколько совещаний уполномоченных обществ Красного Креста Германии, Австро-Венгрии и России по вопросам содержания военнопленных, решения которых имели лишь рекомендательный характер. Заключительный протокол первой Стокгольмской конференции, состоявшейся в ноябре 1915 г., содержал пожелания об улучшении положения врачей в лагерях и отправке на родину санитарного персонала, не привлеченного к работе по специальности. Отмечалась необходимость обеспечения пленных обмундированием и едой в соответствии с местным климатом и характером работ. Особо была обоснована необходимость создания комитетов пленных, которые бы вели переговоры с лагерной администрацией и осуществляли надзор за распределением материальной помощи[59].

Через год в столице Швеции состоялась вторая встреча, где обсуждались вопросы содержания и обмена больных и инвалидов. Переговоры об интернировании в Дании и Норвегии затянулись из-за отказа последней принять у себя больных туберкулезом[60]. После согласия Швейцарии организовать содержание и лечение 400 больных пленных каждой стороны были определены пересыльные пункты для освидетельствования и отправки солдат и офицеров русской армии (лагеря Альтдамм, Зассниц и Штральзунд-Денгольм). Окончательные соглашения об обмене инвалидами были подписаны лишь в начале марта 1917 г.[61]

Решения Копенгагенской конференции 1917 г. об обмене гражданских лиц, ограничении репрессий со стороны местных властей и возвращении на родину интернированных в нейтральных странах так и не были ратифицированы русской стороной[62]. В целом же резолюции подобных встреч русские функционеры Красного Креста обозначали как «мертворожденные»[63], а их немецкие коллеги отмечали «ограниченный эффект» подобных совещаний[64]. В свою очередь деятели русских общественных организаций жаловались, что государственные чиновники «излишне ограниченно» толковали решения международных конференций и сетовали на отсутствие ресурсов для выполнения подписанных соглашений[65].

Новое международное право не запрещало репрессии по отношению к военнопленным, что превратило заключенных лагерей в «заложников процесса тотализации военных действий»[66]. Вопреки повторявшимся призывам МККК отменить использование подобных негуманных методов, все страны интенсивно прибегали к ним с целью оказания давления на противника и улучшения положения собственных подданных, попавших в плен. Солдаты и офицеры русской армии оказались в этой ситуации жертвой не только немецкой стороны, но и собственного правительства, в большинстве случаев отказывавшегося идти на уступки. Примечательно, что Австро-Венгрия через некоторое время перестала использовать данный инструмент ввиду его неэффективности. Германия же продолжала активно к нему прибегать, несмотря на частое отсутствие встречных шагов со стороны России.

Наиболее значимая попытка давления на русское правительство стала реакцией на привлечение немцев и австрийцев к строительству Мурманской железной дороги, где тяжелый труд и недостаток обеспечения повлекли за собой стремительное ухудшение физического состояния пленных. В ответ в 1915 г. немецкая сторона прибегла к организации так называемого «штрафного лагеря» Штроермоор. В болотистую местность на положение солдат были переведены офицеры, имевшие в России влиятельных родственников. Продолжительный период, понадобившийся противникам для урегулирования противоречий, они получали солдатский паек и работали на культивации почв[67]. Примечательно, что из подобных мероприятий немецкая сторона всегда исключала русских пленных генералов, а также представителей национальных меньшинств, ставших объектами сепаратистской пропаганды.

В этом же году после распоряжения русской стороны снять с пленных вражеских офицеров погоны, кокарды и ордена, немецкие военные органы предписали ту же меру для русских пленных. Выслушав объяснения причин происходящего, большинство офицеров подчинилось приказу. Меньшая же часть, несмотря на угрозы ареста и сокращения пайка, отказалась ему следовать, объявив, что знаки отличия выданы им царем, и никто, кроме него, не имеет права их снять. Через некоторое время конфликт был исчерпан согласием русского правительства вернуть австрийским и немецким офицерам их погоны и ордена[68]. Среди более мелких репрессий следует упомянуть запрет на распространение в лагерях просветительских плакатов русских благотворительных организаций с информацией о правовом положении пленных, понижение обменного курса при получении денежных переводов, принуждение офицеров оплачивать меблировку комнат, запрет на корреспонденцию с Россией и т. д.[69] Данные ограничения в положении пленных действовали вплоть до ответных уступок со стороны русского командования, медлительность которого часто объяснялась многоступенчатостью переговорного процесса, а также нежеланием идти на соглашение с противником.

I.2 Русские военнопленные в восприятии военных и правительственных органов

В соответствии с военно-уголовным законодательством почти всех стран добровольная сдача в плен определялась как государственная измена и каралась уголовными наказаниями[70]. Тем не менее, в ситуации нового характера военных действий, массовости плена, длительности войны, а также под давлением общественности западные государства Антанты и Центральные державы были вынуждены активизировать дипломатические усилия и организацию материальной помощи собственным подданным, содержавшимся в лагерях противника. Русские же солдаты и офицеры в Германии и Австро-Венгрии, превратившись в объект интересов властных институтов и действенное орудие военной пропаганды, на деле оказались практически лишены политической и материальной поддержки.

ПОЗИЦИЯ ДОРЕВОЛЮЦИОННЫХ ВЕДОМСТВ ПО ВОПРОСУ ВОЕННОПЛЕННЫХ

Представители Главного управления Генерального штаба (далее — ГУ ГШ) и фронтовое командование с самого начала войны пытались выявить причины массовой сдачи в плен и разработать план мероприятий по ее предотвращению. Общий вывод гласил, что основная масса солдат недостаточно подготовлена к боевым действиям, поэтому «адский огонь неприятеля», «прорыв фронта и появление в тылу частей противника» приводят к «поднятию белых платочков»[71]. Во внутриведомственной переписке выражалось беспокойство, что отсутствие разъяснительной работы среди новобранцев приводит к выдаче врагу стратегически важных сведений. По словам бежавших пленных, после попадания к противнику они добровольно называли номер своей части, рассказывали о проблемах снабжения русской армии, так как «никто им не объяснил, что этим они нарушают военную тайну». Категорией, особо склонной к дезертирству, были определены мобилизованные ратники старших возрастов, признававшиеся, что «им надоело сидеть в окопах», и воспринимавшие плен как возможность избежать гибели[72].

Отмечалось, что в русской армии «хромает» воспитательная и устрашающая сторона, порожденная отсутствием продуманной системы пропаганды и излишней мягкостью самих армейских начальников, которые не приказывали уничтожать сдающихся огнем собственных пулеметов. Только угроза получить от своих товарищей пулю в спину могла бы, по мнению генерала М. Алексеева, компенсировать недостаточно развитое сознание долга[73]. Примечательно, что его позицию разделяли многие командующие армиями, издававшие приказы о расстреле добровольно переходящих к врагу солдат. Агитаторы, пропагандирующие в войсках сдачу в плен,