Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова

Гурий Матвеевич выскочил наперерез:

– Владимир Петрович, Владимир Петрович! Пришлось Архиповуостановиться.

– Да, Гурий Матвеевич?

– Владимир Петрович, а что это такое говорят у нас вподъезде?

– Понятия не имею. Я целый день был на работе и ничего неслышал.

– Да вот говорят, что Лизавета Григорьевна-то…

– Померла? Это непреложный факт, Гурий Матвеевич.

– Да говорят, что, мол, вам квартирку-то оставила покойницанаша! Мол, племянницу по боку, а все вам! Это… как? Правда, Владимир Петрович?

– Правда, – признался Архипов, – племянницу по боку, а всемне. Может, я ее незаконный сын?

– Да как же! Да что же! – забормотал в смятении ума ГурийМатвеевич. – Ваша матушка и батюшка ваш никогда… А Лизавета Григорьевна весьмапорядочная особа, и супруг ее…

– А вы и супруга помните, Гурий Матвеевич? – поинтересовалсяАрхипов.

Сам он никакого Лизаветиного супруга не помнил – тот померсовсем давно. Гурий Матвеевич был старожил – он вырос в этом доме, только всоседнем подъезде, и знал всех родившихся и преставившихся за последниешестьдесят лет.

– А как же, а как же! Алексан Василии – порядочнейший,достойнейший человек!.. Как можно, конечно, помню!..

– А это… была его квартира? Ну, которая теперь моя? Его илиЛизаветы Григорьевны?

– Ну, разумеется, разумеется, его! Он ее заслужил,заработал, и государство, оценив его заслуги, преподнесло, так сказать… В тевремена государство и партия неустанно заботились о народе и…

– Ясно, – перебил Архипов.

Про партию и неустанную заботу он и сам помнил хорошо.

– Лизавета Григорьевна… Алексан Василич ее второй супруг. Ав те времена это было не принято, знаете ли… В те времена нравственность быланеизмеримо выше, чем сейчас, идеалы, совесть, да и потом…

– То есть, недостойна была Лизавета Григорьевна такогочеловека, как Александр Васильевич.

– Нет, ну что вы! Так уж прямо… Но моя супруга предрекаласкорый конец этого… так сказать… мезальянса, ибо Алексан Василич и в те временабыл фигурой, а Лизавета Григорьевна только-только приехала, а вы же знаете, –тут Гурий Матвеевич заговорщицки понизил голос, – вы же знаете, ВладимирПетрович, этих приезжих!

– И что? – спросил Архипов. Ему стало интересно. – В смыслемезальянса?

– Моя супруга оказалась совершенно права! Да-да, права!Только все завершилось гораздо, гораздо трагичнее! Он умер, едва прожив с нейдесять лет! Десять или около того…

– Вы подозреваете убийство? – спросил Архипов заговорщицкимшепотом и огляделся по сторонам, чтоб уж Гурий Матвеевич окончательно вошел вобраз. – Лизавета могла его… того?

– Никто не знает, – прошептал в ответ Гурий Матвеевич. –Темная, очень темная история! Только вскоре после его кончины ЛизаветаГригорьевна и взяла к себе сироту, и моя супруга тогда сказала, что она теперьзамаливает свои грехи. Но есть грехи, которые никак нельзя замолить, и моясупруга считает, что именно за такой покойница и поплатилась.

– Что значит – поплатилась? У нее было больное сердце. Онамогла умереть в любой момент.

– Так утверждает ее приемная дочь, а что там на самом деле…темная история, Владимир Петрович!

– И эта тоже темная?! Сколько же темных историй?!

Гурий Матвеевич его веселья не принял, посмотрел осуждающе.

– Гурий Матвеевич, – спросил Архипов неожиданно, – а когдаЛизавета Григорьевна просила вас позвонить нотариусу, она только телефон вамоставила?

– Все, все оставила, и телефон, и адрес, и как зовут. Знаю,мол, память стариковская, сама старуха.

Архипов навострил уши – бумажка с адресом нотариуса?!

– А где она теперь, та бумажка?

– Пропала, – радостно заявил дедок. – Украдена, исчезла!

Архипов смотрел на него во все глаза и вдруг решил, что нужносменить тему.

– Вы не помните, третьего дня окно в подъезде было открытоили закрыто?

– Окно? – неуверенно переспросил старик и заморгал, какбудто Архипов внезапно хлопнул его по лбу газетой. – Какое такое окно?

– Да вот это, – Архипов показал рукой, и Тинто Брасспереступил, звякнув цепью. Ему надоело стоять в подъезде.

– Ах, это! – воскликнул Гурий Матвеевич. – Это окно!

– Ну да. Это.

– Конечно, Владимир Петрович, это окно, разумеется, каквсегда… – Тут он внезапно остановился и посмотрел сначала на Архипова, а потомна окно.

– Разумеется, как всегда… – повторил он неуверенно. – Что?

– Забыл, Владимир Петрович! Открывал – помню, а вот закрывалили нет… А что? Вас сквознячок обеспокоил?

Народная мудрость номер семь гласила – умей вовремяостановиться. В любом случае: когда препираешься с гаишником, когдарасхваливаешь свою фирму клиенту, когда расспрашиваешь подъездного дедка.

Архипов остановился.

– Мне нужно домой, – сообщил он Гурию Матвеевичу, – извинитеменя.

– А как же с квартирой? – вслед ему закричал дедок. – Теперьи вправду вы хозяин, Владимир Петрович?!

– Я, я, Гурий Матвеевич, – признался Архипов уже из лифта, –я хозяин, я же и барин!

– А как же Маша?

Лифт грохнул дверьми, повез Архипова на шестой этаж,последнего вопроса он вполне мог и не услышать, хотя этот самый вопрос – как жеМаша? – не давал ему покоя.

Как, черт возьми, Маша? Где, черт возьми, Маша? Что, черт возьми,с ней происходит, – с этой самой Машей?!

Архипов вышел на свою площадку, подождал, пока лифт закроетдвери, и некоторое время прислушивался. Все было тихо – последний этаж, двеквартиры, сюда мало кто поднимался “просто так”, без дела.

– Ну что? – спросил Архипов у Тинто Брасса. – Пошли?

Тинто выразился в том смысле, что, может, не надо, может,лучше домой пойдем, но Архипов уже открывал замки.

В квартире было сумеречно от дождя, который так и шел совчерашнего дня – накликала Лизавета! И – то ли оттого, что хозяйка умерла истены знали об этом, то ли оттого, что Маша, отправляясь на дежурство вбольницу, законопатила все форточки, – пахло, как в дачном чулане, как пахнеткладбище старых вещей, которые умерли, никому и никогда уже не будут нужны.

– Тинто! – громко позвал Архипов – просто затем, чтобычто-нибудь сказать и именно громко. – Стой у двери и жди меня. Понял?