Лукреция Борджиа - Сара Брэдфорд

Занявшись приготовлениями к пышному приему невесты в Ферраре, Эрколе послал в Рим разузнать подробности родословной Борджиа. Согласно обычаю, сведения эти использовали в поздравительных речах во время проведения свадебных торжеств. Поспешно сотворили фальшивое генеалогическое древо, и Борджиа вдруг стали потомками дона Педро де Атареса, феодала Борджиа и претендента на трон Арагона. Такое притязание было ни на чем не основано, ибо дон Педро умер, не оставив наследников. Об этом, впрочем, в то время никто так и не узнал. Послы доложили, что, хотя род Борджиа в Испании древний и благородный, героических деяний, свершенных их предками, найти не удалось. Главное внимание решили уделить достижениям двух римских пап — Каликста и Александра. Так как рассказы о подвигах и рыцарских приключениях (как у Ариосто в «Неистовом Роланде», живописавшем род Эсте) составляли важную часть истории благородных семейств, то Борджиа, не сумевшие предъявить ничего, кроме сомнительной принадлежности к не известному никому дону Педро, выглядели, мягко сказать, не лучшим образом. Пропасть в социальном статусе между двумя этими семьями становилась всем очевидна.

Гонцы неутомимо курсировали между Феррарой и Римом, пока шло обсуждение различных вопросов: в каких, например, денежных знаках будет исчислено приданое. Папа хотел, чтобы это были флорины [fiorini di camera), a герцог требовал полновесных «больших дукатов» [ducati larghi). Лукреция тем временем изыскала способ заслужить благодарность Эрколе. Герцог отличался исключительной набожностью и любил общаться с монахинями. Монахини, на теле которых обнаруживались стигматы, или раны, подобные тем, что обрел на кресте Христос, почитались им превыше всего. Неизвестно, что думают о таком феномене современные католики, а вот люди глубоко религиозные, такие как Эрколе, считали стигматы зримым воплощением сопричастности к страданиям Христа: «Такие раны, — писал он, — которыми Создатель отмечает тела слуг Своих, утверждают и усиливают веру нашу, побеждают неверие жестокосердных нечестивцев». Таким монахиням поклонялись, места, в которых они проживали, посещали путешественники. Тремя знаменитейшими женщинами того времени были сестра Колумба Риети, жившая в монастыре Перуджи, сестра Осанна Андреасси из Мантуи и особенно почитаемая Эрколе сестра Люсия Брокаделли из Нарни. В то время она находилась в монастыре Витербо. Эрколе даже попытался убедить свою дочь, Изабеллу д'Эсте, чтобы она привезла в Феррару сестру Осанну (позднее монахиня эта предсказала, к всеобщему удовольствию, что правление Чезаре в Романье будет «подобно пылающей соломе»). От просьбы отца Изабелла постаралась увильнуть. Он же, после серии подвигов «плаща и шпаги», сумел контрабандой доставить сестру Люсию в Феррару из доминиканского монастыря в Витербо. Случилось это 7 мая 1499 года. Прошло чуть менее месяца, и он заложил первый камень в строительство монастыря, который пообещал для нее построить. 29 мая 1500 года Эрколе добился у Александра буллы, в которой папа разрешил ему построить монастырь третьего ордена Святого Доминика для сестер, последовательниц святой Катерины Сиенской. Специальные привилегии переданы были «нашей возлюбленной дочери во Христе, Люсии да Нарни…» К лету 1501 года слава сестры Люсии докатилась даже до французского двора, и королева забрасывала Эрколе письмами, в которых просила, чтобы «сестра Люсия вознесла молитвы Богу и Он послал бы королеве сына». Для того чтобы порадовать Люсию, Эрколе решил доставить к ней на короткое время некоторых ее прежних друзей, монахинь из Нарни и Витербо, однако приор доминиканцев категорически ему в этом отказал. Тогда Эрколе обратился к единственному человеку, который, как он знал, имел влияние на папу, — к Лукреции.

Эрколе отправил в Рим Брешано с письмом, датированным 28 сентября. Послание было криком о помощи. Гонец прибыл 11 октября. Лукреция произвела на него глубокое впечатление, его поразила ее готовность помочь: «Госпожа приняла Ваше письмо близко к сердцу, она искренне хочет помочь Вашей Светлости. Я вижу, что она всей душою предана Вам, большего и желать нельзя. Надеюсь, вы. Ваша Светлость, будете довольны высокочтимой мадонной, ибо она в высшей степени любезна и обходительна. Мысли ее заняты лишь одним: как бы наилучшим образом услужить Вам». Дело приняло оттенок фарса, когда две монахини, которых Брешано привез в Рим, отказались ехать в Феррару под ничтожным предлогом, а власти в Витербо и Нарни, в свою очередь, не отпустили женщин, которых вызвала к себе сестра Люсия. Лукреция устроила им крепкую выволочку, и главы доминиканского ордена, напуганные гневом дочери понтифика, приказали монахиням согласиться. В потоке взволнованных, почти истерических писем Эрколе умолял Лукрецию о помощи, на что она, нацеленная на брак и желающая угодить будущему свекру, с готовностью согласилась. 28 октября она написала, что берет это дело в свои руки, успокаивая, уверяла, что понтифик удовлетворит просьбу Эрколе. «Не волнуйтесь, — заклинала она, — как в этом, так и во всех других делах, касающихся Вас, я надеюсь достигнуть всего, чего Вы желаете». К декабрю все монахини, которых вызывал Эрколе, были в дороге: они направлялись в Рим. Оттуда их должны были вывезти в Феррару. Письма Эрколе Лукреции были полны благодарности: «Мы слышали… что все сестры, присутствия которых мы желали, находятся сейчас в Риме и собираются ехать к нам, — написал он 28 декабря. — Мы получили исключительное удовольствие и огромное удовлетворение. Не знаем, как и благодарить Вас, Ваша Светлость. С Вашей энергией и настойчивостью Вы сумели довести это дело до конца…» Лукреция не могла найти лучшего способа завоевать его сердце.

Судя по всем сообщениям, направленным феррарскими послами Эрколе, ясно, что Лукреция сама вела переговоры, и феррарцы предпочитали говорить с ней, зная, что через нее лучше всего найти подход к папе. Роль посредницы придавала вес ее статусу в глазах феррарских послов. Было ясно, что все уступки со стороны папы стали возможны благодаря ее заступничеству. В ту осень Александр и Чезаре дважды выезжали из Рима: в конце сентября они посещали Непи, Чивита-Кастеддана и другие крепости Борджиа, а с 17 октября делали смотр бывшим владениям Колонны. В Ватикане всеми делами заправляла Лукреция.

Она принимала участие в обсуждении всех вопросов — начиная от требований Эрколе (он добивался должности архиепископа Болоньи для Ипполита д'Эсте) и до споров о доходах замков Романьи, которые должны были передать в качестве залога за консигнацию Ченто и Пьеве, а также о финансовых соглашениях относительно приданого. Сарацени и Беллингьери сообщили Эрколе о трудностях, возникших у них в ходе переговоров с банкиром Якопо де Джиануцци. Тот категорически отказал выдать в Феррару некую денежную сумму. И тогда, сказали они, в дело вмешалась Лукреция и разрешила ситуацию: «Когда достопочтенная госпожа услышала о наших трудностях, она тотчас поняла, что в этом случае задержится ее отъезд [в Феррару]. Она послала за синьором Якопо и долго с ним беседовала». В результате банкир согласился представить деньги в трехдневный срок и при этом не взял комиссионных. Шли споры и о драгоценностях: папа спрашивал в шутку, чего ему следует ждать от Эрколе? Может, ему самому и не придется тратиться на драгоценности? Послы отвечали так же шутливо: мол, с драгоценностями, которые у Лукреции уже есть, да теми, которые папа собирается ей подарить, да с теми, которые подарит ей Эрколе, «она станет самой драгоценной дамой Италии». Александр осведомился о качестве парчи, которую Эрколе намерен был ей подарить, и услышал, что ей подарят четыре отреза самой прекрасной золотой парчи. «Папа смеялся и шутил, прочитав эти строки», — доложили послы.