Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

— Да, сущая цыганка.

Элма теперь, если говорила с ним, то непременно с подковыркой. «Господин Коскела», «золотой мальчик», «мамин любимчик» — иначе она его почти и не называла. А проходя мимо него, гордо покачивала бедрами.

Вечером все шли срамить срывщиков забастовки. Слово за слово, перебранка разгоралась все сильнее, принимая угрожающий характер. На третий день забастовки молодежь вышла на дорогу большой толпой. Громко разговаривали и смеялись. Некоторые бросали камни, как в мальчишеские годы.

— Эй, смотрите-ка, пасторша работает в поле!

И в самом деле, пасторша боронила пашню. Она шла с того конца полосы, приближаясь к дороге. Толпа невольно замедлила движение, наблюдая за ее работой. Элиас Канкаанпээ, с первого же дня забастовки бывший чуть-чуть навеселе, вышел вперед. Подальше в поле работал пастор и с ним несколько батраков из пастората. Пасторша боронила на паре лошадей. Ее длинная юбка была завернута и подол зашпилен английскими булавками, чтобы не мешал ходьбе, и без того затруднительной из-за слишком больших и тяжелых мужниных сапог. Толпа остановилась. Некоторые попятились, прячась за спины других. Подталкивали друг друга в бок, едва сдерживая любопытно-веселые ухмылки. Когда пасторша стала поворачивать коней, Элиас, сняв шапку, чуть ли не до земли поклонился раз, другой и даже третий.

— Барыня боронует, ног под собой не чует. Присыпает семена землицей, и работа у нее спорится.

За его спиной захихикали, но пасторша будто ничего не слышала. Элиас снова отвесил поклон.

— Бог дал прекрасную погоду для сева. Отрадно бросать божественные зерна в открывшуюся землю. Земля отчизны тем хороша, что если кинешь в нее зернышко весной, так осенью при хорошем везении можно получить обратно семь, а то и восемь.

Пасторша повернула коней и стала выдергивать застрявшую в зубьях бороны хворостину, служившую вешкой. Освободив борону от палки, она ответила Элиасу:

— Хорошо бы нынче осенью собрать зерна побольше, потому что весь народ должен будет взглянуть в очи беспощадному голоду.

— Не весь народ увидит голод. Достопочтенная госпожа, вы не приняли во внимание хотя бы вот эту бедную старушку Холло: несчастная бабка ничего не увидит, потому как она слепая.

В толпе раздался захлебывающийся смех Ауне:

— А-ах... ха-ах!..

Пасторша пошла, высоко подняв голову и плотно сжав губы. Но как ни старалась она собрать всю силу своего презрения, она с трудом различала край уже проборонованной полосы, потому что слезы досады и злости застилали ей глаза. Пастор наблюдал издали всю эту сцену и слышал неясные возгласы. Не разбирая слов, он примерно угадывал их смысл и в крайнем возбуждении едва не побежал к толпе, стоявшей на дороге. Он шел широким шагом. Гнев и возмущение вызывали у него эти люди. А вести о забастовках и беспорядках, творящихся повсюду, окончательно заглушили в нем робкую неуверенность, которая всегда возникала при мысли о «народе». Дойдя до обочины, он смерил взглядом толпу и строго спросил:

— У вас есть какое-нибудь дело ко мне?

— К вам, господин пастор, мы ничего не имеем. Но вот те ваши люди, видимо, не слыхали, что объявлена забастовка.

— Если вы считаете, что работа для вас непосильное бремя, то оставьте в покое тех, которые могут и хотят работать.

— Вы, господин пастор, конечно, можете и поработать, чтобы узнать, что это такое... Но штрейкбрехеры пусть убираются с поля.

Пастор заметил в толпе братьев Коскела.

— И сыновья Коскела здесь! Хоть бы вы поберегли честь ваших родителей. Стыдитесь!

Алекси густо покраснел и скрылся за чьи-то спины, опустив глаза и нервно одергивая на себе пиджак. Аку видел, что люди смотрят на него, словно ждут чего-то. Он подумал было об отце с матерью, о том, как они относятся к пасторату, но, чувствуя на себе пристальные взгляды окружающих, тяжелые и требовательные, он сказал:

— Сыновьям Коскела стыдиться нечего. Сыновья Коскела ни у кого земель не отнимали.

У пастора задрожал подбородок. Он пытался уничтожить мальчишку взглядом, но тот не дрогнул. И пастор отступил. Он пошел обратно в поле, сокрушенно повторяя:

— И в этом тоже... вот как... и в этом тоже... вот как...

Толпа двинулась дальше. Аку шел героем — все хвалили его и восхищались им,— но в глубине души оставалось мучительное, ноющее чувство. Однако все были так возбуждены после стычки с пастором, что решили завернуть по дороге к избушке Кустаа Волка. Кустаа сажал картошку, работая мотыгой, поскольку никаких более совершенных сельскохозяйственных машин он не имел. Элиас крикнул ему через ограду:

— Рановато сажаешь картошку, Кустаа!

Кустаа продолжал с важным видом ковырять землю мотыгой, но потом, наконец, соизволил ответить:

— Вроде бы и рановато. Но надо поторопиться, чтобы успеть на посевную в имение барона. Я думаю завтра пойти туда работать.

— Разве Ману звал тебя?

— Ага-а... Присылал сказать. Забастовку маленько придавят. Слыхать, завтра сюда приедут казаки, заставят социалистов поприкусить языки.

Люди возмущенно зашумели, но Кустаа начал оглядываться по сторонам, как будто уже забыл о них. Выпятив губы трубочкой и подняв брови, он словно обдумывал что-то. Затем отсчитал несколько шагов, что-то отмеривая. На стене избушки висел землемерный циркуль, хотя эта вещь никогда не была ему нужна. Он начал мерить да перемеривать свой двор. Люди молча наблюдали за его возней. Вот он смерил палкой проем от угла избушки до окна, затем стал откладывать это расстояние на заборе. Постоял, подумал немного и пробормотал:

— Коротковато, черт возьми.

— Никак, Кустаа, дом собираешься строить?

Кустаа снова взял циркуль и отмерил им несколько раз. С важным видом он поставил вешку в том месте, где закончил мерить. Затем, прищурив один глаз, стал целиться от вешки на угол избы.

Забастовщики, уходя, кричали, кому что в голову взбредет, но Кустаа не отвечал, словно ничего не слыхал. Когда же толпа скрылась из виду, он снова взял мотыгу и преспокойно стал сажать картошку.

В боевом настроении забастовщики шли дальше.

— Айда проведаем поденщиков Теурю!

— Правильно, пошли.

Сказано — сделано. Вот и магазин. Они свернули было к Теурю, но, увидев во дворе лавочника, остановились:

— Здорово, спекулянт!

— Говорят, ты вчера вечером у Теурю сеял. Давай, давай, пособи братцу, чтобы осенью было чем спекулировать... Будешь потихоньку продавать муку на черном рынке буржуям-толстосумам...

Лавочник нервно рассмеялся и пошел в дом. С тех пор как началась забастовка, он носил пистолет в кармане, боясь своих односельчан, так как знал, что многие злы на него. Кто-то купил керосин, а кто-то