Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

снова ринулся в толпу и все уговаривал, кричал до хрипоты. Аксели тоже пытался остановить драку, но он понимал, что в этой свалке кричать бесполезно, и молча стал разнимать дерущихся. Он схватил руку Элиаса, когда тот собирался бросить камень, и рявкнул:

— Не смей, сатана! Ты что, не слышал?..

И в этот миг другой камень больно ожег его по ребрам. Дыхание перехватило, и в глазах потемнело от боли. Когда наконец голос вернулся к нему, он взревел не помня себя:

— Какой чер...тов... сын!..

И, ринувшись на штрейкбрехеров, он схватил первого попавшегося под руку. Им оказался сын приходского врача. Но в помутившемся от ярости сознании Аксели жила все же где-то в глубине мысль, что он должен не драться, а останавливать дерущихся, поэтому он никого не бил, а расшвыривал штрейкбрехеров, хватая за грудки и бросая наземь. Арво Теурю тоже попался ему в руки и так же шлепнулся навзничь, как и другие. Ленсман выстрелил в воздух и приказал штрейкбрехерам отойти в дальний конец поля. Они повиновались, и тогда драка наконец прекратилась, потому что забастовщики не побежали за ними. Облако пыли стояло над местом побоища. Отовсюду неслись тяжелые вздохи, проклятья и едва сдерживаемые стоны. Тут и там кровянели разбитые носы и губы. Один парень ковылял, припадая на ногу. Другой сидел у обочины дороги, раскачиваясь всем туловищем из стороны в сторону, ругаясь сквозь зубы и чуть не плача. Последние порывы гнева выплескивались наружу бранью с той и с другой стороны.

Барон, с самого начала пытавшийся окриками усмирить народ, потом отошел в сторону и наблюдал за всей сумятицей молча, со спокойным презрением. Халме, тяжело переводя дыхание, допытывался:

— Кто первый бросил камень?.. Пусть выйдет вперед... Кто начал?.. Это же… это...

Ленсман забыл о своей любезности:

— Это грубое нарушение... Несмотря на мой специальный запрет... Начали с вашей стороны... Работавшие имели строгое указание... Вы будете отвечать.

— Шорт... Никакой разум... Все безумцы... душевнобольны...

Халме круто повернулся к ленсману и барону. Дрожа от возмущения и нервно перекладывая трость с руки на руку, он гневно прошептал:

— Будьте добры, прекратите эти лишние провокации. Неужели вам мало того, что произошло.

Из группы забастовщиков опять злобно крикнули:

— Эй ты, Большой Ману, помалкивай! Вздуть бы тебя, черта, чтоб знал!..

Барон молча повернулся и пошел по полю с гордо поднятой головой, с видом суровым и надменным. Халме построил демонстрантов. Колонна двинулась, выкрикивая напоследок угрозы. Хмурый, насупившийся Халме все время молчал. Он только раз обратился к Аксели:

— Ты должен был следить за порядком, а сам разбуянился не хуже прочих.

Аксели шел, держась за бок. Он процедил сквозь зубы:

— Са-атана. Я таких угощений задаром не принимаю. Пусть хоть что угодно...

Халме не стал продолжать разговор. Глядя прямо вперед, он шел за знаменем, словно не слыша ни проклятий, ни угроз, раздававшихся у него за спиной.

— Надо поменьше церемониться с ними, трахнуть им как следует... Правда, я там одному врезал в самый сочельник так, что кулак себе ободрал...

Люди долго толпились у рабочего дома. Страсти снова разгорались. Халме отправился домой звонить по телефону и, вернувшись, объявил, что на следующий день должны приехать депутаты парламента, чтобы договориться об окончании забастовки. И все еще с каменным от обиды лицом он решительно сказал:

— Теперь я должен заявить всем крикунам: если хотите, чтобы я участвовал в этих переговорах, безобразии надо немедленно прекратить. Думаю, каждый, у кого есть хоть капля рассудка, поймет, что такое поведение может принести нам только вред. Ведь трудно говорить о правоте скандалистов и буянов. Я прошу вас серьезно подумать об этом, поскольку я убедился, что взывать к чести в данном случае, видимо, бесполезно.

Слова портного падали в тишину, внешне спокойные и сдержанные. Но в какой-то его скованности, в том, как он говорил, не поворачивая головы, чувствовалось глубочайшее возмущение. Закончив, он тотчас повернулся и ушел.

Сообщение о переговорах немного успокоило народ. Перед тем кто-то уже предлагал было двинуться снова на поле:

— Только на этот раз пойдем без тех, кто защищает штрейкбрехеров. Пусть идут лишь свойские ребята, которые сумеют очистить поле от чужаков.

Предупреждение Халме несколько остудило даже самые горячие головы. Больше никто не грозился решать дело самочинно. Однако выслушали его с неудовольствием. Некоторые ворчали:

— Ух, сатана, неужели мы должны культурно снять шапки и стоять, когда в нас стреляют и закидывают нас камнями? Он так долго якшался с господами, что уже не может быть всем сердцем против них.

— Пусть только попробуют мне еще пушкой тыкать... Я тоже могу ударить чем-нибудь покрепче камня. Я знаю, что говорю. Тогда и с нашей стороны шестизарядный запоет. И ручаюсь, что пули не полетят на ветер.

Все же у них было такое чувство, что этот бой они выиграли, и синяки под глазами выглядели почти как ордена. Один молодой поденщик из имения барона хвастал, гордо выпятив разбитые и сильно распухшие губы:

— Ну и лихо же мне дали в морду! У меня даже в глазах сделалось такое, что я увидел на небе сразу три Медведицы и косу Вэйнемейнена с двумя косовищами.

Вечером по деревне неслись разудалые песни.

VI

Сенат направил в приход двух депутатов парламента, чтобы уладить дело с забастовкой. Один из них был Хеллберг, а другой — представитель суометтарианцев, поскольку в этом приходе большинство хозяев поддерживало суометтарианцев. Было решено провести переговоры в селе, в доме общины, куда обе стороны пришлют своих выборных представителей. Оба депутата вели предварительные беседы — каждый среди своих.

Представители трудящихся совещались в рабочем доме села. Председатели забастовочных комитетов разных деревень по очереди зачитывали свои требования. Затем все эти требования сводились воедино, потому что многое в них было разноречиво.

Потом стали думать, от каких требований еще можно было бы в крайнем случае отступить. Вообще-то требования были безоговорочными, но все же нашлись пункты, в которых можно было пойти на некоторые уступки. Прежде всего пункт о количестве сверхурочных часов. Пока шли эти прения, Хеллберг молчал, и лишь под конец он взял слово, чтобы, огласив объединенные требования, сделать общее заключение об условиях примирения. Когда официальное совещание закончилось, он остался побеседовать с виднейшими руководителями в более узком кругу.

— Прекращение забастовки, с нашей точки зрения, желательно. Но у меня такое чувство, что хозяева совсем созрели, и сейчас можно будет настоять на своем. Хоть