Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

нет своих конных стражников, но видишь, дьявол, мы и без них можем управиться... Ступай, стереги свою «сосвинность»... У тебя «сосвинность»...

Все еще кипя и полыхая от гнева, толпа забастовщиков двинулась в обратный путь. Сидевший у обочины Акусти поднялся и побрел со всеми. Он позеленел от боли и ступал осторожно, стараясь не шевелить плечами. Ему одному досталось отведать хозяйской дубины, и его утешали:

— Если тебе потребуется доктор, так они, черти, оплатят все расходы... Нынче в Финляндии уж нельзя безнаказанно бить нашего брата, рабочего человека... Найдется управа и на господ и на хозяев.

А когда поравнялись с магазином, запели песню.

V

Дома Алма, уложив сына, смазывала ему спину топленым салом. Юсси, казалось, был в полнейшем отчаянии. Он почти все время пропадал во дворе, стараясь даже в избу не заходить, чтобы не видеть никого. И, лишь изредка проходя мимо, сокрушенно вздыхал:

— Хоть бы смерть поскорее пришла да укрыла от позора... Стыдно людям на глаза показаться.

— Право же, старому Теурю должно быть стыдно не меньше,— сказал отцу Аксели. Но на братьев он тоже напустился:—Разве не было вам говорено, чтобы не лезли на рожон и не устраивали скандалы!

Алекси все думал о чем-то. Время от времени он повторял сам себе:

— Однако он, конечно, ударил бы, если бы я его не схватил...

Алма тоже стала бранить ребят, но, когда увидела на спине Аку иссиня-черную вздутую полосу, так и ахнула:

— Что же это делается — кольями людей дубасят!..

Аку лежал на животе, сцепив зубы, чтобы не стонать, когда мать натирала ему жиром больное место.

— Как-нибудь я эти раны переживу... К ленсману не побегу.

Все знали, что Теурю ходил к ленсману.

После этой истории Халме созвал забастовщиков на общее собрание. Сразу же создали профсоюз, председателем которого был избран Аксели. Конечно, в комитет профсоюза вошли те же лица, что составляли правление товарищества. Только без Халме, поскольку он не был сельскохозяйственным рабочим. Но, когда руководство забастовкой было таким образом реорганизовано, Халме все-таки выбрали председателем забастовочного комитета, так как обойтись без него было просто невозможно.

Затем Халме сказал речь, в которой коснулся и происшедших столкновений. Он взывал к рабочей чести бастующих, осуждая проявления неорганизованности, и тогда ему закричали с мест:

— Штрейкбрехеров долой! Гнать их с поля! Такого нельзя терпеть!

Халме сказал, что понимает негодование бастующих, но:

— Мы должны сдерживать себя. Вся страна смотрит в эту минуту на свой рабочий класс. Как бы нас ни угнетали, мы должны наперекор всему быть морально выше угнетателей. Ибо конечной победы достигнет лишь тот, кто выше в моральном отношении...

— Старый Теурю... И Ману предостойный человек... Прямо Иисус Христос... Защитник сирых и убогих...

— Прошу тишины. Думается, я их знаю не хуже, чем те молодые люди, которые находят уместным перебивать меня. Мы поднялись на борьбу с насилием и произволом не для того, чтобы самим чинить произвол. Мы можем выразить нашу точку зрения организованными демонстрациями... Беспорядочные столкновения недостойны сознательных рабочих. Это дело пьяных хулиганов. Хотелось бы, чтобы ни один, кто называет себя социал-демократом, никогда не унизился до подобных поступков.

— Ману шибко культурный. «Шорт, шорт... Иди прочь, иди прочь. Ты дерьмо человек».

Выкрики прекратились, когда старики, сидевшие в зале, одернули молодых крикунов. Халме дали договорить, но затем поднялся такой гам, что стало ясно: речь его не возымела никакого действия.

На следующий день по деревне разнесся слух, что из села приедут штрейкбрехеры, чтобы провести посевную у барона.

— А в селе у хозяина Юллё даже студенты работают. Из города приехали. Сын сельского врача среди них.

— Сатана, если и к нам этакий пикник наедет, будет буча! Городским барчукам нечего соваться в деревенские дела. Никогда этого не бывало и теперь не будет.

Халме звонил в село и просил Янне и Силандера помешать присылке штрейкбрехеров. Но телефонный разговор лишь укрепил его опасения:

— Как мы им помешаем? Здесь и так уже идет открытая война. Сына Юллё вчера вечером избили велосипедными цепями... Организуй демонстрацию и таким образом постарайся сохранить порядок. Если люди пойдут самочинной толпой, то не избежать побоища. В селе и хозяева крайне возбуждены — у каждого пистолет в кармане.

Халме собрал забастовочный комитет. Решено было провести демонстрацию.

Вечером он снова позвонил в село. Не может ли Янне поговорить там, чтобы, по крайней мере, барчуки не приезжали? Может быть, сельские хозяева и хозяйские сынки не вызовут такого сильного возмущения? Но Янне сказал, что не годится в посредники, потому как господа особенно злятся на него, считая главным зачинщиком забастовки.

Бледный после бессонной ночи, Халме чуть свет пришел в рабочий дом, опасаясь, как бы люди, собравшись раньше назначенного часа, не пошли бы сами, без него.

Шествие со знаменем направилось к имению барона. Все уже знали, что штрейкбрехеры прибыли рано утром и что с ними приехал ленсман. Подойдя к бароновым землям, демонстранты остановились на краю поля и затянули песню. Работавшие в поле продолжали свое дело, исподтишка поглядывая на демонстрантов. Барон с ленсманом стояли тут же, невдалеке. У сына Юллё — Уолеви — была забинтована голова, его действительно избили велосипедной цепью, когда он вечером, затемно, возвращался домой с поля. Среди работавших был и Арво Теурю: хозяева условились помогать друг другу, как только управятся с севом у себя. Многих из тех, кто работал на поле, забастовщики не знали. Но они узнали сына общинного врача, видимо, здесь работали и другие барчуки — сыновья сельских господ — вместе с крестьянами-хозяевами и хозяйскими сынками.

Когда песня закончилась, Халме велел всем стоять на месте и ни в коем случае ни единым словом не задевать работающих. Сам же он, собрав всю свою выдержку, направился к барону и ленсману. Они тоже пошли навстречу ему. Оба вежливо поздоровались с Халме, а ленсман был просто любезен. В последнее время ему приходилось нелегко. Не только рабочие организации, но и некоторые хозяева требовали его увольнения, считая, что он проявлял слишком большое рвение при царизме. Благодаря влиятельным заступникам он все же удержался на службе. А когда начались волнения и забастовки, хозяева нашли, что он просто необходим. После обмена приветствиями ленсман осведомился о цели демонстрации и сказал:

— Я не возражаю против демонстрации при условии, что работающим никто не будет мешать.

— Демонстранты будут сохранять спокойствие и порядок. Но я должен заявить господину