Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

барону протест. Крайне несправедливо использовать для подрыва забастовки таких людей, которые вообще никогда раньше не работали. В массе рабочих это вызывает огромное возмущение.

— Я нет использовайт никто иной, кроме мой работ-ники, если они делайт работа. Если они нет — надо делайт посредством другие люди, которые можно располагайт.

— Стоило господину барону принять весьма умеренные требования рабочих — и забастовка была бы предотвращена. Этим все решалось, и вы бы понесли лишь незначительный ущерб.

У барона имелось на этот счет готовое, не раз обдуманное и взвешенное мнение, вместившее в себя все его принципы. Ответ его прозвучал резко и раздраженно:

— Как можно ухаживайт скот с ограничен рабочи день? Как делайт все срочны работы страдна пора? Городской человек. Который работайт фабрика. Он может быть коротки день. И он нужен коротки день. Он нет солнца, нет свежи воздух. Деревенски житель всегда посреди природа. Нет надобность коротки рабочи день. Я всегда прочь из мой комната. Я здоров... Поскольку я в своя молодость всяки время труд... Поскольку ленивец без труд будет хвор. Будет плох мужик. Нет хорош.

Переговоры продолжались. Демонстранты тем временем стояли на дороге, глядя на работавших в поле и обмениваясь замечаниями, которые звучали все громче и громче:

— Вы поглядите только вон на того. Сразу видно, что он никогда прежде вил в руках не держал. А что этот сын Юллё там разбрасывает? Удобрение? Подойдет он сюда поближе? Сказать бы ему кое-что.

Уолеви приближался, разбрасывая удобрение из короба, висевшего у него на груди. Демонстранты запели «Интернационал». Немного погодя в поле тоже зазвучала песня, начатая студентами:

Отдадим свой труд отчизне.

Все на подвиг трудовой!

В том и счастье нашей жизни,

Чтоб служить стране родной.

Препираться нам не время

Честь народная — в труде.

Дело есть! Тоскует семя

По взрыхленной борозде!

Когда забастовщики услышали песню штрейкбрехеров, они запели громче. Песня их звучала намного мощнее, так как их было больше, да и штрейкбрехеры пели вразброд, нестройно, занятые работой. Некоторые забастовщики пели с таким азартом, что глаза лезли на лоб от напряжения и пение переходило в яростный рев:

Лишь мы, работники всемирной

Великой армии труда,

Владеть землей имеем право,

А паразиты никогда!

Уолеви со своим коробом приближался к началу полосы. Он пел со всеми штрейкбрехерами, ритмичными взмахами разбрасывая химическое удобрение. С забинтованной головой, с красными от недосыпания глазами, с лицом, искаженным от боли и усталости, он пел громко, как бы с вызовом. Он дни и ночи работал в поле, сначала дома, а потом у других хозяев — по всему приходу,— так как возглавлял бригаду штрейкбрехеров. Эта группа состояла из сыновей богатых крестьян и сельских господ. Сами хозяева — пожилые люди — не осмеливались руководить работами, боясь столкновений с забастовщиками, а Уолеви выводил свою бригаду на поле несмотря ни на что. Уже вторую неделю он так работал, успевая соснуть часок-другой лишь под утро. Раненая голова болела, а от угроз и оскорблений, которые приходилось выслушивать изо дня в день, звенело в ушах. Поэтому он был накален до предела. С мрачно пылающим взглядом приближался он к толпе забастовщиков.

Может за ночь злая стужа

Урожай весь погубить.

Труд и труд упорный нужен.

Чтоб в краю суровом жить.

Препираться нам не время,

Честь народная — в труде.

Дело есть! Тоскует семя

По взрыхленной борозде!

— Чего распелся, штрейкбрехер проклятый?.. Стыда у тебя нет. Знаешь ли ты, Юллё, из чего штрейкбрехер сделан? Когда у бога под конец творения остался в руках еще комок какой-то грязи, он сделал из нее жабу, но там еще что-то осталось, и он сделал из этих последних ошметков штрейкбрехера.

Когда сквозь пение прорвались выкрики, Халме, барон и ленсман поспешили к дороге. Но не успели они подойти, как раздался вопль Уолеви:

— Кто это бросил? Кто бросил камень? Если еще кто-нибудь попробует, я буду стрелять.

Тут все голоса смешались в общем крике. Люди, работавшие на поле, со всех ног побежали к Уолеви.

Камень бросил Арви Лаурила. Он не задел Уолеви, а попал в его короб, как и метил Арви. Короб перевернулся на ремне, и удобрение высыпалось на землю. Уолеви выхватил из кармана пистолет, и тогда из толпы демонстрантов полетел второй камень. Уолеви выстрелил в воздух.

Халме побежал к демонстрантам, размахивая высоко поднятой тростью. Запыхавшись от бега, он пытался кричать, но голос его потонул в общем реве:

— Силы небесные! В нас стреляют!..

Увидев Аксели, Халме кинулся к нему и простонал:

— Сделай что-нибудь... Успокой... Запрети...

Аксели гаркнул:

— Тихо! Камни прочь. И пистолеты тоже...

Но его приказ ни на кого не подействовал. Как бы в ответ Анттоо Лаурила заорал что было мочи:

— Ах ты, щенок сатаны!.. С пушкой лезешь!.. Всыпать бы тебе так, чтоб и не встал с этого места...

Штрейкбрехеры подоспели на помощь Уолеви, и теперь уже крики неслись с обеих сторон. Вот полетел еще камень— и пошло! К счастью, камней на дороге было мало, а на поле и того меньше, так что их приходилось искать. И стоило кому-нибудь найти камень, как все бросались за ним, отнимая друг у друга. Камней не хватало, и началась рукопашная. Стоял непрерывный рев:

— Это правда, да?.. Сатана...

— Я выстрелю в голову, если только еще раз...

— Именем закона, разойдись! Именем закона, расходись, расходись!..

— Шорт, шорт!.. Прочь, прочь!.. Иди прочь! Нет хорошо!..

— Товарищи, спокойствие! Дорожите вашей рабочей честью... Помните, что вы социал-демократы!.. Аксели, скажи им... Отто, сделай что-нибудь...

— В морду, в морду поганому барчуку, это он в меня швырнул камень!..

— Проклятое барское отродье, иди щупай горничных своей матери, ты только этим и занимался...

— Зачем ты сюда приперся?..

— Дай ему, дай, чтоб нос в затылок врос! Трам-тара-рам!..

—Товарищи, послушайте... Споем, товарищи! «Вставай, проклятьем заклейменный...»

— Ой, елки-моталки, кто в меня саданул? Убью, сатана!..

— Не роняйте вашего рабочего достоинства... Вы же социал-демократы!..

Халме, задыхаясь, метался от одного к другому, то в бессилии потрясая тростью, то молитвенно воздевая руки. Камень угодил ему в спину, он скорчился и застонал, но, превозмогая боль,