Последний романтик - Тара Конклин

– Прости, Рене, но ты последний свободный врач, – сказала сестра.

Рене простонала:

– Иду.

Когда Рене отдернула занавеску, пациент сидел на каталке, держа левую руку правой. Его звали Джонатан Франк, и в первую очередь ее поразила обильность его кровотечения.

– Что произошло? – спросила Рене.

Левая рука Джонатана была обернута в посудное полотенце, намокшее от крови. Когда Рене размотала его, чтобы рассмотреть порез, на пол упало несколько ярких капель.

– Да просто хлебный нож. Свежезаточенный, – ответил Джонатан. Он выразительно посмотрел на женщину, стоявшую возле каталки. – Меня не предупредили.

Женщина выразительно подняла глаза. На ней было длинное черное пальто поверх длинного зеленого платья. На пальце сверкал большой бриллиант, отбрасывающий радужные блики на голубую занавеску, разделявшую смотровые отсеки.

– Кто может захотеть съесть бейгель после ужина из пяти блюд в «Жан-Жорже»? – сказала она. – Ну кто?

– Вы принимаете какие-то лекарства? – спросила Рене у Джонатана.

– Нет.

– Ничего кроворазжижающего?

– Нет.

– А когда это произошло?

– Полчаса назад.

– Ближе к часу, – сказала женщина. – Я волнуюсь за него. У него всегда так сильно кровоточит.

– Симона, ну когда ты видела мое кровотечение? За последние десять лет? – Лицо Джонатана Франка было аккуратным, тугим, с коротким ежиком темных волос, полумесяцем спускавшихся на лоб. Он высокий, за метр восемьдесят, подумала Рене, глядя на длину лодыжки, которая торчала за край каталки, и была толщиной с шест для прыжков. Он весь был, как будто его рисовал архитектор – точный, пропорциональный, хорошо сложенный.

– Может быть, вашей жене стоит выйти, – сказала Рене.

– Она не моя жена. Она моя сестра. Старшая сестра.

Женщина театрально вздохнула.

– Ну и пожалуйста, истекай себе кровью, мне все равно. Я буду в приемной.

Рене продолжала обрабатывать порез. Сестра была права – кровотечение было очень сильным. Рене беспокоилась насчет плохой свертываемости и предложила сделать несколько анализов.

– И лечь в госпиталь? – спросил он.

– Боюсь, что так.

– Я уверен, что вы отлично знаете свое дело. Но со мной все в порядке.

Рене отпустила его руку.

– Держите ее вот так, – велела она. – Послушайте, по меньшей мере, вам надо будет наложить швы. Хотя бы несколько. И возможно, понадобится физиотерапия, чтобы сохранить полную подвижность кисти. Такие раны, заживая, могут вызвать неподвижность пальцев. – Рене пугающе согнула свои пальцы. Она, конечно, преувеличивала, но она терпеть не могла подобный скептицизм. Иногда пациенты мужского пола спрашивали у нее, сколько ей лет и нельзя ли пригласить для консультации ее шефа.

– Кем вы работаете? – спросила Рене.

– Я столяр. Делаю мебель, – ответил Джонатан.

– Значит, вы работаете руками.

– Да, но у меня есть помощник. Отличный помощник.

– Играете в теннис?

– Я похож на теннисиста?

Рене отступила на шаг.

– Вообще-то, да.

– Не теннис. Бокс.

– Бокс?

– У меня дважды сломан нос.

Нос Джонатана был прямым, как лезвие.

– Мне он не кажется сломанным, – заметила Рене.

– Ладно, – улыбнулся Джонатан. – Но я всегда хотел стать боксером. Таким крутым парнем.

– Вы не похожи на крутого парня.

– У меня кровоточит рука.

– Ну да, – согласилась Рене. – Но это из-за бейгеля.

Через полгода Рене будет знать, что Джонатан любит фантазировать, примеряя на себя различные образы, как другие люди примеряют одежду. Три раза в неделю он носил фальшивые усы. Он водил знакомство как минимум с десятком людей, которым представился как Федор Леонтьев, эмигрант из бывшего Советского Союза, бедный скрипач, который до сих пор тоскует по борщу своего детства. При этом Джонатана нельзя было назвать нечестным. Наоборот, он был честен до смешного, и именно эту сложность в его характере Рене будет очень ценить. Сама Рене пришла к честности обычным путем – доброе сердце, разумный мозг, боязнь ошибиться, тогда как дорога Джонатана шла изгибами, останавливаясь тут и там, чтобы сфотографировать удачный вид или купить сластей. Но пункт конечного назначения был тот же самый.

После замечания Рене про бейгель Джонатан притих. Покашлял в свою здоровую руку.

Рене взглянула на пятна крови на его брюках. Потрепанные шнурки кроссовок. Да, он поранился сам, но это не было беспечной неосторожностью. Приступ голода, свежезаточенный нож, черствый бейгель. Просто несчастный случай. Он не был похож на неосторожного человека. Рене уже поняла это.

Она взяла с края каталки карту Джонатана.

– Вы могли задеть сухожилие, – сказала она. – Я не хочу зашивать рану, пока мы не убедимся, что вам не нужна операция.

– Мне ничего не нужно, – сказал он. – Можете мне поверить.

Рене, которая делала запись в карте, остановилась.

– Ничего? – переспросила она. – Вам ничего не нужно?

– Ничего, – подтвердил, моргая, Джонатан Франк. – Кроме вашего номера телефона.

В приемном покое к Рене приставали множество раз. Здесь была атмосфера постоянного беспорядка и сниженных ожиданий, так что некоторым могло показаться, что в таких условиях можно позволить себе быть сексуально разнузданным. Такие пациенты рано или поздно всегда попадали к Рене. Ей показывали задницы и причинные места, ее приглашали на свидания, пациенты пытались облапать ее – она давно потеряла счет всему этому. Но она никогда не реагировала на такое бо€льшим, чем быстрым пожатием плеч или качанием головы, ну и несколько раз вызывала охрану.

Но сейчас, с Джонатаном Франком, она помедлила. Он держал раненую руку кверху, как она велела. На брошенном в сторону кухонном полотенце были яркие пятна крови и кайма из маленьких желтых уточек.

На момент встречи с Джонатаном Франком Рене было тридцать четыре года, она была врачом-стажером в общей хирургии, у нее были отличные рекомендации от ее начальника, и шел разговор, что на следующий год ее переведут в трансплантологию. От Бретта Свенсона ее отделяло шестнадцать лет, от человека из машины – двадцать один. Джонатан был симпатичным, интеллигентным и попросил у нее телефон. Сам факт, что он был ее пациентом, должен был заставить Рене ответить простым и однозначным отказом.

Вместо этого она подумала, не осталось ли в холодильнике отделения какой-нибудь китайской еды. Хотела ли когда-нибудь подружка Джайпы, медсестра из Арканзаса, стать врачом. Не была ли она человеком, которому лучше быть одному, самому по себе, и вести одинокую жизнь. Таким, для кого профессия, самая благородная из всех профессий, является наивысшим счастьем. Она поняла, что человек перед ней не был ни Бреттом Свенсоном, ни человеком из машины, а кем-то совсем другим. Кем-то, кто, возможно, своими ловкими, чистыми руками и темными умными глазами сумеет расширить для нее мир, даже не потому, что он нуждался в расширении, а просто потому, что иначе он непременно начал бы сужаться. А этого ей не хотелось. Одна или не одна, но Рене хотела расширять свой мир. Ей всегда нужно было большего. Медицина давала ей это; может быть, этот человек тоже даст. Ведь одно не исключает другого. На короткий, ослепительный момент она поверила в это.