Последний романтик - Тара Конклин

– Мы собираемся присмотреться к развитию технологий, – объяснил Кайл Джо на первом и единственном интервью. – Там сейчас происходит масса всяких событий. Огромный потенциал. Ты можешь начать аналитиком. А там посмотрим. Бонусы, малыш. – Кайл широко улыбнулся, сверкнув белыми, как новый бейсбольный мяч, зубами, и протянул Джо руку.

* * *

Обычно Рене не навещала пациентов приемного отделения, если их помещали в госпиталь. Но эти неудачные домашние роды не давали ей покоя. После того как женщину увезли из приемного покоя, она родила девочку. Все прошло наилучшим возможным образом, сказал Джайпа Рене, когда она собирала вещи после конца смены. Но мать все равно поместили в палату интенсивной терапии. Она рожала дома больше сорока восьми часов и потеряла много крови. Ребенок неизвестно сколько времени провел при недостатке кислорода и находился в реанимации. Существовала вероятность гипоксии мозга, эпилепсии, аутизма, задержек развития и другой возможной инвалидности.

– Что тут поделать?.. – сказал Джайпа, пожал плечами и вернулся в приемное отделение дежурить оставшиеся ему десять часов.

Когда Рене вымыла кровь из-под ногтей и переоделась в городскую одежду, она спустилась на трех разных лифтах в отделение детской реанимации. Там она отыскала младенца, лежащего, раскинув ножки и с лиловой мордочкой в инкубаторе, утыканном белыми трубками и черными проводами. На инкубаторе висела карточка с надписью «Девочка Дастин». Большинство младенцев вокруг были недоношенными, некоторые весили не больше полукилограмма. Девочка Дастин казалась огромной по сравнению с ними, но это различие только подчеркивало ее проблемы. С другими ты хотя бы понимал, чего можно ждать. А с этой малышкой предсказать было невозможно. Может, все и обойдется. А может, нет.

У Рене зажужжал телефон. Сообщение от Фионы: «Ты где?» Она не ответила. Она уже опоздала к Джо на целый час.

Отца девочки, мужчины из приемного отделения, в комнате не было. Было слышно, как девочка Дастин дышит в респиратор. Пальчики у нее на ножках сжимались и разжимались. На секунду Рене подумала было сунуть руки во встроенные в инкубатор резиновые перчатки, которые использовались для кормления, и чтобы родители могли подержать ребенка. Но ее телефон снова настырно зажужжал. Ну как она объяснит Джо и Нони, Сандрин, Фионе и всем друзьям Джо, почему она опоздала? Не могла отойти от новорожденного младенца.

Рене не была сентиментальной. Этот младенец был одним из сотен или даже тысяч, которых она будет лечить на протяжении своей карьеры. Много лет назад она решила не иметь своих детей. Но вот именно такие моменты – когда она думала, как лучше поступить, когда сомневалась в возможности создать отношения, – еще раз показывали ей, насколько она не годится для материнства. Когда Рене навещала Кэролайн в госпитале после рождения Луиса, она чувствовала только неловкость. У Кэролайн было утомленное лицо, взлохмаченные волосы, больничный халат сползал с ее плеч, но она сияла – буквально светилась – в своей больничной постели, словно красавица в чахотке.

– Разве он не прекрасен? – сказала Кэролайн, и Рене смогла только кивнуть.

Она наклонилась над крошечным тельцем племянника и осмотрела красоту его новоявленности, но не смогла заставить себя дотронуться до него.

Рене вышла из реанимации, так и не потрогав девочку Дастин. Она написала Фионе: «Скоро буду».

Снаружи закатный воздух пах морозцем и каштанами, и Рене сделала глубокий вдох, чтобы выгнать из легких химический запах больницы. С поднятой рукой она прошла квартал, за ним второй, но так и не нашла свободного такси. Был ранний вечер, тот самый час, на который у всех есть планы, всем куда-то нужно. Рене прикинула, сколько времени ей понадобится, чтобы дойти до квартиры Кайла пешком, и тут ее телефон зазвонил. Она думала, что это опять Фиона, но номер был незнакомым. Рене ответила; это оказался Джонатан Франк, пациент с порезанной рукой.

Рене сказала, что опаздывает и не может говорить. Она задержалась на дежурстве, не успевает на помолвку брата и не может поймать такси, и теперь ей, судя по всему, придется идти пешком или ждать автобуса, что займет примерно столько же времени.

– А почему вы не ушли раньше? – спросил Джонатан. – Мне казалось, я был вашим последним пациентом.

– Мне пришлось зайти проверить кое-кого в реанимации, – ответила Рене. – Это новорожденный младенец.

– Что случилось?

Рене помедлила. Что случилось? Почему она ходила навещать младенца, который не был ее пациентом, которого она не лечила, с которым у нее не было никаких связей? Рене рассказала Джонатану о том, как родители приехали в приемное отделение, о неудачных домашних родах, о предупреждении подобных ситуаций. «Почему люди такие идиоты? – спросила она. – Почему они подвергают себя и своих близких такому риску?» Она говорила о домашних родах, но в большей степени имела в виду Джо. Она, конечно, не называла его имени, и этот Джонатан Франк ничего не знал о ней, не знал о смерти отца, о том, что у нее есть младший брат, и ей иногда кажется, что она вырастила его в большей степени, чем их мать. Что этот маленький брат вырос во взрослого, во всех материальных смыслах успешного, счастливого, благополучного человека и все же продолжает распространять вокруг себя чувство заброшенности и потери, но при этом по каким-то причинам отказывается от терапии, не обсуждает это с друзьями, пытается поддерживать иллюзию собственных сил – и эта пустота стала его оболочкой. Рене вспомнила ярость Джо с кочергой в день похорон отца. Отчасти Джо до сих пор был тем мальчиком, продолжающим разрушать свой желтый дом, фотографии своей семьи, которой никогда больше не будет.

– Я очень сочувствую, – сказал Джонатан. – Насчет этого малыша.

– Спасибо, – ответила Рене.

«Интересно, – подумала она, – что он обо мне думает. Женщина, пускающая слюни над младенцами?» Может быть, стоит рассказать ему, как она однажды была с отцом на рыбалке на Лонг-Айленде. Он тогда арендовал катер, большую лодку, но взял с собой только Рене. Она помнила, как он сказал: «Только мы с тобой, детка», – таким странным, скрипучим голосом, он явно изображал кого-то, хотя она и не знала, кого именно. Тогда Рене растерялась, не понимая, может быть, папа ждет от нее какого-то специального ответа. Ей не хотелось его разочаровывать, особенно в такой выдающийся день, так что она забралась в лодку и сосредоточенно начала нанизывать червей на крючки. Она сидела на солнышке с папой, и он взял с собой бутерброды с салями, ее любимые, и банки колы, и держала в руках удочку, пока они не заныли, и ей хотелось, чтобы этот день не кончался. Ей было тогда девять, может быть, десять.

– А когда прояснится с ребенком? – спросил Джонатан. – Я имею в виду долгосрочные проявления?

– Ну, возможно, что прямо завтра, – ответила Рене. – Или спустя несколько лет. Мы не знаем, как и когда могут проявиться такие родовые травмы.

Она снова подумала об отце, и том дне на рыбалке, и чертовых червях на крючке, и банке сладкой колы, и о брате Джо. «Я могу бросить, Рене. Не волнуйся», – сказал он ей. Почему люди не думают о той ответственности, которая появляется у тебя, если тебя кто-то любит? Это так ее злило. Как просто было этим мужчине и женщине сохранить своего ребенка в безопасности. Как просто было бы Джо перестать делать то, что он делал. Его зависимость не была необратимой, отчаянной. Просто дурацкие вседозволенность и распущенность. Он мог ловить кайф, когда и как он хотел, и он это делал. «Это так приятно, – говорил ей Джо, – как возбуждение, как секс, почти так же, как влюбленность».