Сын - Алехандро Паломас

вы тут безобразничали, пока мы ходили в медкабинет, — смотрите у меня…

И вот они ушли и все сразу снова зашумели, стали играть со своими костюмами, а еще в прятки, но мне так сильно хотелось пописать, что я боялся встать с приступки, вот и остался сидеть, и скрестил ноги, и тогда я чуть-чуть отдернул толстый черный занавес, хотел посмотреть, много народу в зале или пока мало, хотя в театре это, кажется, по-другому называется. Да, точно, мама говорила, что, когда люди сидят рядами в кино или в театре, их называют «публика», а когда на футболе или на улице, про них говорят просто «люди», но я уже плохо помню.

Я увидел, что публики много, много мест было занято, наверно, больше сорока; а точнее, все места, кроме двух в первом ряду и некоторых мест в задних рядах, где сидят сеньориты, учителя и директор. В третьем ряду, у окна, сидели родители близнецов Росон, они не живут вместе, потому что теперь у них другая любовь, так про них говорит мой папа, а еще там был старший брат Тересы де Андрес, он уже совсем большой и ходит в университет, чтобы стать в Америке инженером по ракетам, а еще там были даже не знаю чьи папы и мамы и несколько дедушек с белыми или почти белыми волосами. И тогда я подумал, что, наверно, два пустых кресла оставили для моих папы и мамы, и мне стало стыдно, потому что сеньорита Клара, скорее всего, не знает, что они не придут, и вот теперь их дожидаются, чтобы начать концерт, а еще я подумал, что, наверно, если бы я пообещал папе записаться в январе на регби, он бы пришел с дядей Энрике, но, наверно, лучше уж пусть не приходит, потому что, если он увидит меня в такой одежде, лицо у него станет черное, и я останусь без ужина… и, в общем, я почувствовал печаль вот тут, как когда в ванне дышишь под водой и пускаешь пузыри, только тут не было воды, и я тут же вспомнил маму, что она в костюме русалки в дубайском море нырнет с морскими быками и крабами, и поет, как Русалочка в подводном королевстве, потому что ждет, когда я выйду на сиену и скажу волшебное слово, чтобы Мэри Поппинс услышала, спустилась на зонтике и унесла ее с собой на небо, и тогда все уладится.

Когда я задернул занавес, то больше уже не мог терпеть. Допрыгал, сдвинув ноги, до двери туалета и позвал даже не пять раз, а больше, наверно, семь, но никто оттуда так и не вышел. Я чуть-чуть подождал и снова позвал:

— Извините, есть тут кто-нибудь? Просто мне срочно надо…

— Никого там нет, — сказал кто-то за моей спиной. Я обернулся и увидел Лару Гутьеррес, она уже нарядилась сеньорой Симпсон, только искусственные волосы пока не надела. Лара тут же убежала в комнату, где мы переодевались, но перед тем, как убежать, сказала: — Этот туалет засорился. Сеньорита нам сказала — ходите на второй этаж.

— Но я же не дойду…

И тут черный занавес раздвинулся, и появилась сеньорита Клара, она шла очень быстро, с папкой в руке. Увидела меня, подошла и сказала, и лицо у нее было довольно красное, но не сердитое:

— Гилье, мальчик мой, ты, что, так и выйдешь?

— Просто…

— Чего ты ждешь — переодевайся!

— Просто я хочу пописать, а дверь…

— Ох, нашел время, потерпи немного, — она глянула на часы, и глаза у нее стали очень большие. — Пора начинать! А тебе давно пора переодеться!

— Да.

— Тогда чего тянешь?

— Просто я думал, что там кто-то есть, а Лара Гутьеррес мне сказала, что на самом деле…

— Хорошо, не волнуйся. Твой номер еще не скоро, беги в туалет для пятиклассников. Только через черный ход! И не задерживайся там!

Когда сеньорита ушла в комнату для переодеваний и сказала: «Дети, дети, осталось пять минут! Прошу вас: не галдите, приготовьтесь!», я вышел через дверь, которая ведет на баскетбольную площадку, и побежал со всех ног, потому что начался дождь и с неба падали большие-большие капли, и так я добежал до двери секретарской, как папины друзья бегают на регби, только я бежал со сдвинутыми ногами, потому что и правда больше не мог терпеть. Потом поднялся по лестнице на второй этаж и добежал до туалетов, но не смог открыть ни одну из трех кабинок. Потому что там висела табличка: «Проведена дезинфекция. Туалет не работает».

И тогда…

И тогда из меня чуть-чуть вылилось, и лилось так, что я не смог остановиться, так иногда бывает по вечерам, когда папа засиживается у компьютера и я в конце концов писаю на постель, только здесь не было простыни, а были бумажные полотенца, они шершавые и маленькие, их нужно очень много, зато их не надо класть в стиралку.

И вот что случилось: я быстро-быстро снял брюки, чтобы вытереться, и трусы, и носки, очень быстро снял с себя все, очень быстро вытерся, потому что боялся, что кто-нибудь войдет, а потом увидел, что не могу надеть свои брюки, потому что они все мокрые и немножко воняют, ну, точнее, очень сильно. И тогда я подумал, что лучше всего завернуть их в бумажные полотенца и надеть костюм Мэри Поппинс, он ведь у меня в сумке. И я полез в сумку за костюмом и тут почувствовал, что у меня что-то заболело вот тут, ниже горла, а стекла в туалете дрогнули от громкого грома.

— Ой. — сказал я вот так, тихо-тихо, потому что у меня что-то ныло под горлом, сдавливало голос, мешало дышать. И еще раз: — Ой.

«Нет, мне только померещилось. Ну пожалуйста. Пусть я увижу, что мне только померещилось». — подумал а. когда снова грохнул гром и в туалете на секундочку погас свет.

Но я тут же полез в сумку, и когда я достал из нее белое полотенце, штаны «Адидас» и спортивные перчатки, то понял, что ничего мне не померещилось.

Сумка и вправду была не моя. А папина.

Мария

Когда я увидела, как в сумрачной гостиной под грохот ливня по крышам Мануэль Антунес обнимает статьи об исчезновении своей жены, мне открылась правда. Детали головоломки, над которой я билась несколько недель, сложились воедино.

«Он знает, — подумала я. И все стало таким очевидным, таким… логичным, что кровь заледенела