Дневник невестки - Соня Дивицкая

В первый же день она достала крошку Зильберштейна своей указкой за то, что он испачкался чернилами. И за ухо схватила, и рявкнула:

– Свинья!

Бабуля стояла рядом, не выражая никаких протестов. Ведь люди говорили, что это лучшая учительница.

Вскоре подошла и моя очередь получать. Я забыла дочитать сказку, и когда меня вызвали к доске пересказывать про Ивана-царевича, я выкрутилась и тут же на месте сочинила концовку. За это меня поставили в угол и вызвали мать на разборки.

– Бреховка! – кивнула на меня учительница. – Врунья! Сама сочинила сказку!

Когда я сообщила об этом дома, моя мать заметалась. Все-таки учительница была заслуженная. А дите не учило уроки. Но «врунья» и «бреховка» звучало очень непедагогично. Я видела смятение у мамы на лице, и природа, как обычно, победила. Нет, мать моя орать не стала. Придя за объяснениями к учительнице и выслушав знакомые нам эпитеты, она схватила со стола журнал, в котором стояла двойка напротив моей фамилии, и хрястнула им об стол. Заслуженная вздрогнула. А мать ей прошипела:

– Был бы у меня автомат, я бы тебя пристрелила.

После этого меня перевели в другую школу, а друг мой бедный Зильберштейн остался с ветераном просвещения.

Он был подвижным мальчиком и ни в какую не хотел учить уроки. Бабуля бегала за ним по двору, чтобы поймать и усадить за стол. Но вскоре она нашла для внука отличный мотиватор.

– Будь хорошим мальчиком, – придумала Бабуля, – а то мать к тебе никогда не приедет.

Эта штука до сих пор работает безотказно.

Мамы нет, мама бросила, потому что я плохой, – такой алгоритм четко записался в детские мозги. Антон старался быть хорошим, чтобы мама взяла его обратно. Он стал отличником, с красным дипломом окончил университет, он делал карьеру, зарабатывал деньги, строил дома… Он до сих пор старается. Не для меня. И уже не для мамы. А так… по привычке.

Прошло пять лет, и мама вернулась. В тот день, когда родители должны были приехать, он ждал ее так сильно, что от волнения разгокал люстру. Просто вдруг взял тапку и швырнул в плафон. Стекляшка грохнулась, на звон прискакали Бабуля с Дедом.

– Зачем ты разбил люстру? – они приставали. – Это же ты ее разбил!

– Нет, – Антон не хотел признаваться. – Это не я. Она сама разбилась.

– Но как же она могла сама разбиться? Вот ведь и тапка валяется… Ты нам только скажи, мы ругать тебя не будем, ты только скажи, это ты ее разбил?

– Нет! – Он уперся. – Не разбивал я вашу люстру!

Он не признался до сих пор, что грохнул бабушке плафон…

Были каникулы, и всю неделю до приезда Розы Антон не выходил из дома, не хотел гулять, не хотел на утреннюю зорьку, и никакие книжки, заданные нам на лето, не читал. Он просто лежал в своей маленькой комнате и представлял, как посмотрит в это окно – а там мама.

В день приезда пришел старший брат Левушка, который жил у другой бабушки. Они вдвоем уселись у ворот на скамейке и стали ждать, когда появится отцовская машина. Антон до сих пор помнит тот желтый «Москвич», на котором приехали родители. На переднем сиденье сидела мама, на заднем Танечка и с ней две большие собаки.

Антон удивился, как выросла за это время его сестра. Когда он уезжал, она была совсем маленькой, а теперь это была уже настоящая девочка, красивая, с бантами.

Бабуля сразу охать начала:

– Да что ж она у вас в одних колготках! Простудится! Все почки потеряет! Купите девочке гамаши! Купите девочке гамаши!

Мама вышла из машины и обняла сыновей. У нее были такие же длинные светлые волосы, как раньше, только сначала, как всегда бывает после разлуки, она показалась Антону далекой и незнакомой.

Родители прошли к столу, сестра все время сидела у мамы на коленях, а легендарная Роза молчала. И даже не улыбнулась, когда Дед рассказывал про люстру.

– Заходим – люстра на полу…

– И тапка валяется!

– Внучок? Ты, что ль, разбил? Нет, говорит, сама разбилась…

Интересно, что со временем совсем забылась цель этого всего мероприятия. Зачем донна Роза отдала сына? Свекрови, которую совсем не знала? Почему она решила, что он должен пойти обязательно в русскую школу? Никто уже не помнит обстоятельства, все-таки прошло много времени. И как-то раз я обнаглела и пристала к Розе. Задала свой любимый вопрос:

– А зачем?

Вопрос ей не понравился. Роза Михална не любит углубляться в старые газеты, в минувшие проблемы, во все темы из категории «проехали».

– Ну… деточка… – Она остановилась посреди кухни с полотенцами в руках. – Ему же нужно было идти в школу, а мы хотели, чтобы он учился на русском… Мы же все равно собирались возвращаться, и нам тогда даже трудно было представить: как это так? Ребенок меняет школу, меняет свой класс, учится на чужом языке…

Мне было понятно, но не очень. Язык, страна, школа, город… Я все это меняла, и не раз, и дети мои спокойно учатся на иностранном. Сегодня это просто, но я совсем забыла принцип историзма. И брякнула:

– Ах, мелочи какие… Там ведь во время СССР и русские школы были, можно было поискать…

Донна Роза нахмурилась. Все, думаю, сейчас она мне въедет в челюсть.

– Да, деточка, – она кивнула и добавила поспешно: – Возможно, это была моя ошибка. Сейчас бы я так уже не сделала.

Она дотронулась до моего плеча и сделала дипломатическую улыбочку.

– Извини, детка, у меня собака рожает.

И вот недавно я опять об этом думала. Набегалась с подносом за своим сыном, который прогулял без всякого зазрения совести импортную гимназию, пробил не глядя по моей кредитке десятые кроссовки, отдал мой тортик своим друзьям… Вот после этих детских шалостей я и подумала: а может быть, мудрейшая была права? Роза Михална – опытный кинолог, международный эксперт, она кое-что понимает в дрессуре. Может быть, так и нужно воспитывать мужиков, пусть даже маленьких? Жестко и последовательно, как щенков.

Не знаю, в дрессуре ничего не понимаю, но одно могу сказать точно. Если моя будущая невестка начнет критиковать мою методу воспитания, я ей отвечу быстро и с улыбкой: «Извини, детка. У меня собака рожает».