Тайрин - Тамара Витальевна Михеева

плечами. Было холодно, влажный подол ее платья волочился по булыжной мостовой, как намокший беличий хвост.

Стук копыт. Тайрин вздрогнула.

– Тайрин! Что ты… Как ты тут оказалась?!

Лайпс. Грязный, уставший, измученный. Что, трудная выдалась охота? Она усмехнулась. Охота всех только разозлила, это она знала точно. Его конь тяжело дышал, а сам Лайпс выглядел очень встревоженным.

– Ты сбежала?

– Что?

Значит, он узнал ее даже в обличье Миры? Узнал – и не защитил, отвернулся, сделал вид, что не имеет к ней никакого отношения, не остановил охоту… «Какая разница, – тут же подумала она устало. – Он в любом случае не вступился за девушку, позволил бы собакам разорвать ее. А теперь делает такое участливое лицо!» Она прошла мимо, щеки ее пылали. Но Лайпс спешился, схватил ее за плечо, останавливая. Тайрин вырвалась.

– Гонец от Челисы прибежал ко мне на пир после императорской охоты. Он спрашивал, что ей делать с Тинбо, потому что всех вас… погоди, ты не ночевала дома? Где ты была?

– Нас всех что?

– Где ты была?

– Нас всех что, Лайпс?

– Арестовали.

Тайрин покачнулась, и Лайпс опять схватил ее за плечо, чтобы не дать упасть, заглянул в лицо, будто пытался увидеть в ее глазах ответы на свои вопросы. Тайрин помотала головой. Арестовали. Вот это и случилось. Она ждала этого каждый день, каждый миг. Не только с тех пор, как сделала первую правдивую запись на полях книг, нет. Все хофолары жили внутри этого страха. Прятали огонь Хофоларии, переносили из дома в дом. Врали, что они хэл-мары. Не пытались научиться читать, не выходили за стены Рилы, о флигс, они даже мечтать об этом не смели! Они трудились во благо Империи. Выполняли правила. Все до единого.

Кроме нее.

«Что я наделала…»

– Говорят, в мастерской Гуты что-то произошло, – сказал Лайпс. Тайрин посмотрела ему в глаза. – Какая-то испорченная книга, и вроде бы ты переписывала ее последней. Что-то там про войну и исчезнувшие народы… Мастер Гута тоже арестован.

Мастер Гута. «Что я наделала?!» Тайрин попятилась. Лайпс слегка встряхнул ее:

– Ты не знала?

Она снова помотала головой.

– Где ты была, Тайрин?

Она не могла говорить, да и не важно, не имеет значения, ничего не имеет значения, что она наделала, что делать теперь?..

– Слушай, – сказал Лайпс, – тебе нельзя домой, там наверняка стражники, ведь они ищут именно тебя.

– А бабушка? Элту?

– Всех арестовали, Тари, я же говорю. Всех, кто был дома. Тинбо они не тронут, я позабочусь об этом, а тебе надо уходить. Дождись где-нибудь ночи и уходи из Рилы! Я не верю, что это ты испортила книгу, но они не будут разбираться. Ты еще не выбросила те камешки? Ну, сиреневые, помнишь, я тебе дал там… Если их продать, на первое время хватит. Иди в столицу, там можно затеряться, никто тебя не найдет. Тайрин!

Она подняла на него глаза.

– Прошу тебя. Очень прошу тебя – уходи! Если ты меня хоть когда-нибудь любила… если ты любишь брата – уходи из Рилы. Твоим сейчас ничем не помочь, во всяком случае, ты в бóльшей опасности, чем они, ведь стражники думают, что это ты испортила ту книгу!

Он снял с себя плащ и накинул ей на плечи. Плащ был теплым и влажным от пота.

– В столице много людей, там легко спрятаться, там есть театры, ты устроишься на работу. Уходи, Тайрин!

Она кивнула и бросилась бежать.

Арестовали… всех арестовали… бабушка… малыш Элту… мама, папа…

«Что я наделала?!»

У их калитки стояли двое. Они были не в форме стражников, а в обычной одежде, очень аккуратной, и чем-то незримо похожи. Говорят, что эти – самые страшные. Тайрин пряталась за углом соседнего дома, топча петуньи госпожи Кулфы. Вдруг дверь их дома отворилась, и Тайрин не поверила своим глазам: Тумлис и Кинату. О чем-то переговариваясь, они постояли с этими, и Тайрин уловила почти незаметное движение – один из этих сунул в руки Тумлису большой кошель. Отблагодарил?

Тайрин съехала по стене. Плащ на ее плечах пах лесом и Лайпсом. «Если ты меня когда-нибудь любила…» Тайрин выбралась из соседского садика, свернула в Жестяную улицу. Когда-то она его любила. Но она не могла любить тех, кто считает, будто людей можно вот так забирать из родного дома, кто запрещает им жить свободно, кто установил эти законы, где одни властвуют, а другие молча подчиняются, потому что их осталось ничтожно мало и в них еще жива память обо всех, кто погиб, сражаясь против Империи.

Протаптыватель тропинок Нэш спал, закутавшись в свой плащ и подложив под голову мешок с лямками. Тайрин села рядом. Перед тем как прийти сюда, она забрала из дупла старого бука книгу и фонарик Си. Она смотрела сейчас на обложку книги, и внутри ее сердца дрались два дракона. Один хотел разорвать книгу в клочья, утопить фонарик в реке. Если бы не эти книги, не Си, не Джангли, она бы никогда не узнала всей правды о Риле, об Империи, о побежденных народах, она жила бы как раньше, как все живут, и ее родные были бы сейчас свободны. Но другой дракон яростно шептал: без этих книг, без Си, без Джангли и ему подобных, без танцев за стеной ты навсегда осталась бы бесцветной мышкой Тари, ты потеряла бы себя и огонь Хофоларии. Тайрин уткнулась в книгу и заплакала.

В эту же самую минуту седой всклоченный старик с огромным тяжелым мешком за плечами покидал Рилу через лазейку западного ветра. Он шмыгал носом: то ли был простужен, то ли плакал. Выбравшись из города, он с чувством пнул ногой его каменную стену.

Нэш

Тропинка была такой узкой, что иногда Тайрин задевала плечами деревья. Они шли по лесу, где вьюны и омелы густо оплели стволы буков, грабов и дубов, где мох покрывал нежной мягкой шапкой каждый камень, а в тени валунов прятался тихий ручей. Тайрин впервые видела такие старые, корявые деревья со скрюченными пальцами веток и бородавками засохших плодов. Они сплетались ветвями там, наверху, образуя крышу. Тайрин тосковала по небу, по открытому пространству. Красно-бурые тропинки риланского леса выцвели, стали сначала желтыми, потом белесыми и поползли вверх. Нэш и Тайрин поднимались в горы. Ночевали под деревьями, завернувшись в свои плащи, ели сухари, сыр и вяленые грибы из запасов Нэша, пили родниковую воду. Каждый раз над едой Нэш что-то неразборчиво шептал.

Лес скатывался с гор, и торчали в нем хлебными горбушками молчаливые серо-коричневые скалы. Желтые пятна кленов среди зеленых дубов и багряные всплески скумпии делали эти места похожими на яркий платок. На третий день среди зелени, в просвете между деревьями мелькнуло что-то светлое, но Нэш не сбавил шага, и Тайрин послушно шла следом, хотя внутри начинала подниматься тревога. Что там такое? Не дерево, не скала, но что тут может быть, кроме деревьев и скал? Они подошли еще ближе, и Тайрин увидела полуразрушенную стену из очень белого камня, украшенную сложным орнаментом. Каменные плиты были кое-где покрыты вьюном, а дикий барбарис, кизил и терновник впивались в камень цепкими пальцами корней, будто хотели разорвать стену на части. Пахло лимонником и сухой травой.

– Остатки халаимских укреплений, – сказал Нэш и снял заплечный мешок.

Тайрин подошла ближе. На каждом камне стены был выдолблен рисунок или какая-нибудь надпись на халаимском. Округлая вязь слов вплеталась в орнамент и снова переходила в слова. Четкие и плавные линии текли, как вода, и вставали, как горы. Ни лес, ни время не нанесли им вреда. Тайрин вела пальцем по вязи букв, будто через прикосновение надеялась понять незнакомый язык или хотя бы угадать написанное. Стена была частью большого города сильного народа.

– Что здесь произошло? – спросила она Нэша.

– Война.

Тайрин