Несущий смерть - Стивен Кинг

— Для какой модели, мистер Меррилл? Пожалуй, спросила онарезковато, но Поп Меррилл ничего не замечал. Поп Меррилл потерялся в далекомдалеке. Смотрел не на нее, а на полку с сигаретами за левым плечом Молли.Наконец последовал ответ. Слова он будто выплевывал:

— Для полароидной камеры «Солнце». Модель 660.

Тут до нее дошло, откуда эти мысли об Эллен. В тот самыймомент, когда Молли сказала ему, что должна взять кассеты с выставочногостенда. У племянницы был большой мягкий плюшевый медведь-панда, которого она,по причинам, ведомым только ей или какой-либо другой маленькой девочке, назвалаПолетт. Где-то внутри Полетт стояло электронное устройство с чипом памяти, вкотором хранились четыре сотни коротких простых предложений вроде «Мне нравитсяобниматься, а тебе?» или «Хочу, чтобы ты никогда не уходила». Стоило надавитьПолетт повыше пушистого пупка, как после паузы раздавалась одна из этихкоротких фраз; слова произносились отрывисто, будто выплевывались,отстраненным, лишенным эмоций голосом, тон которого резко контрастировал сосмыслом произносимого.

Молли постоянно ждала от Полетт какого-то подвоха. Всякийраз, когда Эллен надавливала кулачком на мягкий живот медведя, ей казалось, чтосейчас медвежонок удивит всех (за исключением тети Молли из Касл-Рока), сказав,что он действительно думает, например: «Этой ночью, после того, как вы уснете,я вас задушу», — или что-нибудь попроще, вроде: «У меня есть нож».

В то утро Меррилл говорил как плюшевый медведь. И пустымвзглядом ничем не отличался от него. Молли всегда думала, что хуже похотливоговзгляда этого старика ничего быть не могло. Как выяснилось, могло.

Молли направилась к выставочному стенду, впервые не ощущаяягодицами липкого, ощупывающего взгляда, и постаралась как можно быстрее найтито, о чем просил Поп Меррилл. Она нисколько не сомневалась, что смотрит стариккуда угодно, только не на нее. Тут Молли не ошиблась. Когда она взяла кассеты(скинув пару листьев с одной из них) и пошла к прилавку. Поп по-прежнемусмотрел на стойку с сигаретами, вроде бы внимательно изучая ассортимент. Ночерез секунду или две Молли поняла, что он смотрит, но ничего не видит. Глазаего наполняла божественная пустота.

«Пожалуйста, скорее уйди отсюда, — мысленно взмолиласьМолли, — пожалуйста, возьми эти кассеты и уйди. Пожалуйста».

Если бы Поп прикоснулся к ней с такой пустотой в глазах,Молли бы закричала. Точно бы закричала. И почему магазин так пуст? Почему нетдругих покупателей? Она бы предпочла шерифа Пэнгборна, но, раз он вроде быобручился, сошел бы и кто угодно. Молли предполагала, что мистер Константин, фармацевт,где-то в магазине, но рецептурный прилавок находился в доброй четверти мили отнее. Она знала, что рецептурный прилавок не может находиться так далеко, тутона сильно загнула, но мистер Константин ничем не смог бы ей помочь, пожелайстарик Поп Меррилл прикоснуться к ней. А если мистер Константин пошел вкафетерий «Нэн» выпить чашечку кофе с мистером Китоном, помощником членагородского управления? Если случается что-то из ряда вон выходящее, почему онодолжно случиться в тот самый момент, когда ты одна?

«У него не все в порядке с головой», — подумала Молли и тутже услышала свой наигранно-веселый голос:

— Вот ваши кассеты, мистер Меррилл. Она положила кассеты наприлавок и невольно подалась налево, под защиту кассового аппарата; ей сталочуть легче.

Из брючного кармана Поп Меррилл выудил свой затертый, многоеповидавший кошелек, и ее негнущиеся пальцы отбили на кассовом аппарате совсемне ту сумму, которую следовало получить. Правда, со второго раза удалосьпробить правильно.

Поп Меррилл уже протягивал ей две десятки. Она говориласебе, что десятки эти просто помялись и истерлись, что они, возможно, не такиестарые, хотя и выглядели старыми. На том, правда, бег ее мыслей не остановился.Внутренний голос забубнил, что десятки не просто мятые, они мятые и склизкие. Истарыми их назвать нельзя, эпитет «старые» к ним совсем не подходит. Для этихденежных знаков не годился даже термин «древние». Это были доисторическиедесятки, отпечатанные до того, как родился Христос, до того, как построили Стоунхедж,до того, как первый низколобый, без шеи, неандерталец вылез из пещеры. Десяткиэти принадлежали к тому времени, когда Господь Бог еще был ребенком.

Молли не хотела прикасаться к ним.

Но ей не оставалось ничего другого, как прикоснуться.

Покупатель ждал сдачи.

Невероятным усилием воли она заставила себя взять купюры,как можно быстрее затолкала их в ящичек выдвижной панели кассового аппарата,зацепилась ногтем, но даже не заметила пронзительной боли: ей было не до того.«Правда, вести себя как девочка-подросток перед первой менструацией тоженепростительно», — сказала себе Молли.

Теперь она стремилась как можно быстрее набрать сдачу, но,даже вытаскивая другие купюры, она не могла забыть, какие ощущения вызвали унее две десятки этого Меррилла. Они буквально кишели микробами, которые,казалось, шевелились под подушечками его пальцев. Миллиардами микробов,огромных микробов, видимых невооруженным глазом, и все они хотели переползти наее кожу, заразить ее неведомыми миру болезнями.

Но покупатель ждал сдачи.

Молли попыталась сконцентрироваться на сдаче, сжала губытак, что они побелели. Четыре долларовые бумажки не хотели, просто не желаливылезать из-под валика, который удерживал их в ящичке. Теперь надо добавить кним десятицентовик, но… Господи, в кассе ни одного десятицентовика! Да что жеэто такое происходит, черт побери! Почему она так долго обслуживает этогостранного старика, и именно в то утро, когда он, впервые в истории, хочетпобыстрее уйти из магазина?

Наконец Молли выудила пятицентовую монету, всем своимсуществом чувствуя его молчаливое присутствие (она опасалась, что, поднявголову, увидит Меррилла совсем рядом с собой, перегнувшегося через прилавок),потом три по центу, четыре, пять… но последняя выскользнула из ее пальцев иупала в ящичек к четвертакам, и Молли пришлось вновь охотиться за нейпохолодевшими, онемевшими пальцами. Пятый цент тоже едва не выпал из дрожащихпальцев, она почувствовала пот на шее и на узкой полоске кожи между носом иверхней губой. И вот, крепко сжимая монеты в кулаке и надеясь на то, что старикне протянет руку, что ей не придется прикасаться к его сухой, чешуйчатой коже,но предчувствуя, что протянет, Молли подняла глаза и натянула на лицо радостную«лавердьевскую» улыбку, от которой едва не лопнули окаменевшие мышцы. Девушкастаралась убедить себя, что ничего страшного все равно не произойдет: Попвозьмет сдачу и уйдет. Но внутренний голос твердил другое, и мысленным взоромона внезапно увидела, как эта сухая рука, скорее похожая на лапу птицы, хватаетне сдачу, а ее руку. Молли гнала от себя эти образы, не желала их видеть, но…