Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

Рева поднес палец к губам, давая понять, чтобы казаки больше не проронили ни слова. В горах звук разносится намного сильнее и дальше, чем в степи. Чуткое ухо черкеса могло услышать тихий говор и не ко времени раскрыть казачью засаду.

– Усе, хлопцы, пары из рота нэ пускать, – сопроводил Рева свой жест коротким и четким указанием.

Сидор еще раз проверил наклон мортиры. Для чего-то, положив голову на дуло, погладил ее гладкую, нагретую солнечными лучами сталь и, довольно крякнув, перекрестил.

Долгое ожидание и наступающая жара немного ослабили бдительность казаков.

Димитрием вновь овладели мысли. Мимолетно вспомнились события прошлого сна. В сознании пронеслись картины прошлой счастливой семейной жизни. На смену им пришли воспоминания о славных боевых подвигах отца, его деда, прадеда. Все это передавалось в его древнем запорожском роду Ревы из поколения в поколение. От отца сыну, от деда внуку. Некому будет только передать рассказ о предках-казаках и о нем самом, о младшем уряднике Димитрие Реве. Не смирился он с гибелью двух дорогих ему людей. Любил и жену и доченьку Димитрий больше жизни. Не смог снова жениться и попытать счастья семейного. Глубока была рана, кровоточила, не заживала. И убитые им черкесы не заглушали чувство мести в этом природном казаке. Так уж устроен был Димитрий. Биться – так до победного, любить – так на всю жизнь, а если гулять, так до усталости. Не было в нем середины. Добра особого не нажил, но хата всегда в достатке была. А вот славой себя покрыть успел. Не один боевой выход за плечами. И в пикетах сиживал, и в плавнях.

– Добра слава лучше богатства. Вона лэжыть, а худа слава бижыть! – говорили о Реве станичники.

Взгляд Димитрия зорко осматривал дорогу и склоны, а мысли его вырывали из прошлого воспоминания. Далекое детство вспомнилось. Гайдалка, отцом устроенная на ветке ореха. Игры с ровесниками в чижа, асыки да клек, в бобра, в коня.

На ум пришла присказка, которой пользовались, в бобра играя:

– Бобре, бобре, ховайся добре, як найду, так-таки собаками растравлю!

– Митя, теперь в чижа давай! – кричит звонкий детский голос.

Весело было всем гуртом играть.

Когда станичные казачата подрастать стали, дед Димитрия, тоже Димитрий, в честь него-то и назвали внука, с дедом Трохимом в паре брали их рэбачить. Шапарей среди каргей кубырем да кригами ловили. Дед Димитрия дюже шапарей жареных любил.

Подпарубками и на охоту уж стали ходить с дедами. В основном зайцев да дудаков били. Ох и вкусны были дудаки с каймаком запеченные.

Дед Трохим, и тогда первый балагур в станице, любил повторять:

– Рэбак багатым нэ бувае. Рыбка та зайчикы довэдуть у старчикы.

Имея в виду то, что рыболовство и охота хоть и были традиционными промыслами казаков, но относились к малодоходным и ненадежным занятиям, доводящим порой до нищеты. Улыбнулся в усы Димитрий, вспоминая давно ушедшее время.

Мысли его переместились на другое. В роду его существовала легенда. Но не выдуманная, истинная. С прапрадедом его произошедшая. Ту легенду ему дед рассказывал, тому же отец его, прадед Димитрия, Грицько Рева, ну а тот ее непосредственно от своего отца, прапрадеда Димитрия, Васыля Ревы, слышал. Редкий казачий род не знал своих предков до седьмого колена. Позорным считалось, если не знал, как звали пращуров твоих. Берегли имена эти, в молитвах поминали заупокойных регулярно, не только по дням соответствующим.

Так вот легенда та с Васыля Ревы и началась. Так как он сам был участником тех событий, о чем в семейной легенде той и говорится. И рассказывал пращур Димитрия Ревы об участии черноморцев, поднявших бунт во время Персидской войны. Причиной восстания послужило отсутствие нормального снабжения казаков, издевательства царской администрации и отказ выплатить предусмотренную оплату за годы службы. Крепко взбунтовались тогда обманутые казаки. Честь и свобода в их среде выше всего всегда ценилась. Выгнали они нечестных на руку старшин да соглядатаев москальских. И как сказали, так и сделали, потому что вся казачья масса целиком поддерживала их. И избрали новых старшин и между ними избрали Дикуна, Шмалько, Собокоря. Был среди них ставленник столичный из царских прикормышей по фамилии Пузыревский. Получил он от царя наказ успокоить смуту казачью. Видя то, что казаки власть меняют, Пузыревский решил пойти на хитрость. Он должен был во что бы ни стало выполнить данное ему распоряжение. Он посоветовал казакам написать жалобу самому царю и послать депутацию в столицу, с условием, что пока делегаты вернуться из Петербурга, останутся все старшины. Доверчивые казаки послушались его совета, избрали делегатов, в число которых попали, конечно, наиболее активные казаки, защищавшие интересы казачьей массы: Дикун, Шмалько, Собокарь и др.

Как прибыли казаки в Петербург, их немедленно же арестовали, а в Екатеринодаре арестовали других непокорных, разводивших крамолу. Так как на Кубани в это время цари еще не успели построить тюрьмы, то арестованных посадили в глубокие сырые ямы. Тридцать казаков подкопались к реке и убежали за Дунай, чтобы сообщить своим товарищам, что на Кубани уже погибла казачья Воля. Пятьдесят человек умерли в сырых ямах, не дождавшись суда. Многих во время ареста не нашли, так как они убежали за Дунай, хотя далека и трудна была туда дорога.

Дикун, Шмалько, Собокарь и Половый долго мучились в тюрьмах, пока их перевезли из Петербурга в Екатеринодар, где добивались их казни, и суд приговорил их казнить, но царь «смилостивился» и смягчил их кару. Дикун и Шмалько не дожили до суда: Дикун умер по дороге в Екатеринодар, а Шмалько умер в тюрьме, когда привезли его в Екатеринодар. Собокаря и Полового в Екатеринодаре перед войском били кнутами, потаврили, вырвали ноздри и сослали в Сибирь.

С этими событиями на Кубани погибла последняя Запорожская Воля.

Васыль Рева избежал казни, так как среди активных зачинщиков восстания не был замечен. Но запомнил те события крепко и в роду наказал передавать историю сию из поколения в поколение, чтобы был как наказ потомкам о том, что борьба за свои права стала лебединой песней черноморцев о казачьей воле и демократических порядках. Казаки всегда были для царей и правительства костью в горле. Своей непримиримой позицией ко лжи и любому проявлению посягательств на их свободу. На что охотно шли царские военные чиновники.

От мыслей Димитрия оторвал внезапно раздавшийся впереди знакомый пронзительный гик. Этот гик, похожий больше на вой шакала, мог пощекотать нервы даже самому толстокожему человеку, который слушал его впервые. Черкесы перед началом атаки, чтобы оказать психологическое давление на врага, выли