Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

мгновенно. За доли секунд перед глазами славного воина пролетела вся его короткая жизнь. Душа потихоньку покидала тело.

– Димитрий! – громко выкрикнул Сидор, крепко держа его тело своими могучими руками.

– Бийся жыть, а нэ вмэрать, – еле слышным голосом, двигая запекшимися сухими губами, прошептал Рева.

Последним видением казака было улыбающееся лицо жены Фотинии и доносившийся певучий голосок смеющейся доченьки Маруси:

– Батенька, ходи до нас.

Тело Димитрия обмякло на руках Сидора, испустив дух. Душа освободилась от бренности и полетела на встречу с Господом, в небесные станицы. Туда, где ждали ее родные ей души предков славного рода Ревы.

– Бийся козла спэрэди, коня сзади, а дурного чоловика з усих сторон, – снимая папаху, негромко сказал Степан Рябокобыла.

Казаки один за другим стали стягивать свои папахи с голов. Сидор Бондаренко аккуратно опустил мертвое тело Димитрия на камни и, сняв папаху, проговорил слова молитвы:

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленного раба твоего Димитрия, и яко благ и человеколюбец, отпущай грехи и потребляй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие твое в причастие вечных твоих благ, их же ради в тя единаго верова, истиннаго Бога и человеколюбца. Яко ты еси воскресение и живот, и покой рабу твоему, Димитрию, Христе Боже наш. И тебе славу возсылаем, со безначальным твоим Отцем и с Пресвятым Духом, ныне и присно и во веки веков, аминь.

– Аминь, – дружно подхватили ставшие в круг казаки. Они прощались со своим боевым товарищем, и каждый думал о том, что нелегка судьба казачья. Каждый день идешь, словно по лезвию ножа. И сколько идти по этой судьбе-дорожке, отмерено лишь Господом.

– Бог души нэ возьмэ, покы вона сама нэ вылэтыть, – перекрестившись, добавил Григорий Рак. – Упокой, Господи, душу казака в небесных станицах.

Глава 14

Адыги

Арба с телами павших в бою казаков и раненым Гамаюном тряслась на ухабах, сокращая путь к станице.

Горцы, а это были адыги, мирные черкесы, взявшиеся доставить сей груз в станицу Мартанскую, ехали молча. До момента встречи с отрядом тугуз-кузук они были веселы и разговорчивы. Мальчик играл на камыле, а те двое, что постарше, негромко пели старинную адыгскую песню о бурных водах Мрас-Су. Отправляясь в путь, адыги брали с собой в дорогу и песню. С ней и путь короче, и на душе веселее. Слова этой песни знали в каждой адыгской семье. А мотив ее был схож с буйным нравом этой горной реки, берущей свое начало от водопадов, низвергающихся с крутых скал.

Прастың қазыр суғлары

Қуулар члеп ақ тÿшчалар.

Қайғалығ, маңзрапчалар!

Қайдың ле черлерге?

Ажа ол ырақ чанда

Сеңме плар тоғажарлар,

Алғыжымны ысчам мен

Ыларба, эркемай.

В песне пелось о том, что бурные воды реки Мрас-Су мчатся вдаль, словно быстрые белые лебеди. Солнце играет в сочных брызгах искрами, серебрясь то в горах, то в лесу. Пелось и о том, что с брызгами воды этой реки связаны судьбы адыгов, как росы, падающие в воду.

Страха перед остановившими их арбу тугуз-кузук адыги не испытывали. Даже мальчик, игравший на ка-мыле, не показал в глазах своих волнения. Как и казаков, горцев с детства воспитывали встречать врага, каким бы он ни был опасным, лицом к лицу. И хотя адыги не знали язык остановивших их арбу людей, но по выражению лиц этих тугузов в человеческом обличии, одетых в черные, местами заплатанные черкески и такие же черные, лохматые папахи, было понятно, что им самим нужна помощь. А увидев тела убитых, адыгам стало ясно без слов, что от них требовалось. Трое горцев ехали в соседний аул к родственникам, и в их планы не входило менять направление пути. К тому же пути, ведущего хоть и не в логово врага, но все же к чужакам, о которых они были наслышаны как о воинах, не знавших пощады ни к кому.

Но закон гор обязывал помочь тому, кому эта помощь была необходима. К тому же у этих тугуз-кузуков кроме убитых был еще один тяжело раненный. И только от них самих – мирно настроенных адыгов зависела сейчас жизнь одного из этих «волков» в покрытых серой пылью одеяниях.

Без колебаний старшие из горцев приняли решение помочь. Честь и достоинство в горах – неизмеримые ценности. Независимо от того, правоверный ли ты мусульманин или же казак – тугуз-кузук.

Старшие, управляя арбой, сидели спереди. Повозка была типично кавказской. Высокая, четырехколесная, с высокими же бортами.

К деревянной оси прикреплялись две дрожины, передние концы составляли оглобли, в которые впрягалась лошадь. Вторая лошадь была припряжена сбоку в веревочные постромки. Колеса были сделаны без спиц, вращались они вместе с осями, что давало беспрепятственно пересекать небольшие речные броды.

Мальчик – сын арбакеша, приткнувшись к правому борту арбы, облокотился на него и поджал ноги под себя. Взгляд его блуждал то на вторую половину арбы, где лежали неживые тугуз-кузуки, то снова устремлялся в бесконечную синь неба, где высоко среди небольших облаков-барашков парил орел. Словно слова молитвы, доносился до слуха мальчика печальный крик этой свободолюбивой и гордой птицы. Он медленно кружил над продвигающейся к своей цели повозкой. Попадая на колдобины, колеса подпрыгивали, и сама арба вздрагивала. Рогожа, которой были накрыты тела казаков, приподымалась, и через нее были видны синюшно-белого цвета руки и лица убитых. На некоторых из них зияли глубокие раны с темной запекшейся кровью.

Было немного дико и страшно. Казалось, что мертвые не умерли до конца и сейчас встанут, оскалив свои искаженные гримасой боли рты. Чтобы отвлечься, мальчик снова переводил взгляд на орла, сопровождавшего в высоте их арбу. Но какой-то неведомой силой место, где лежали тела убитых, притягивало его взор вновь и вновь. Это было и интересно и пугающе одновременно. Мальчик не мог заставить себя не смотреть на мертвых. Это необъяснимо завораживало.

С левого края доносились слабые стоны раненого. Его сухие губы двигались, казалось, беспорядочно. Он что-то шептал на непонятном мальчику языке. Адыг-подросток различал лишь отдельные короткие слова. Этот раненый чужак с загоревшим, почти черным лицом звал то какого-то Билого, то называл совсем странное слово Рева, то с его губ слетало «Господи». Все это было непонятным для подростка, и он в который раз переводил взгляд с тел, накрытых рогожей, на горы или орла, посылавшего печальные крики с высоты. Чувствовалась усталость