Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

бумаги для последующего изготовления трафаретов. Все мои помощницы были самоучками; никто не подсказал мне, что для подобных задач уместнее нанимать профессионалов, которые справятся гораздо быстрее и лучше нас.

Дрожа от волнения, мы проделывали все необходимые операции. Не удался лишь один кусок. Лист выскользнул, и полочки бежевого жакета оказались безнадежно вымазаны краской, которой наносили узоры на трафарет. Удалить пятно оказалось невозможно, что очень нас огорчило, поскольку пришлось просить у Шанель новый кусок материи.

Наконец вышивки были выполнены и отправлены Шанель; наш заказ состоял из нескольких коротких и длинных блузок и жакетов. Некоторые из них я делала собственными руками. Особенно мне запомнилась светло-серая блуза с вышивкой разными оттенками того же цвета с вкраплениями красного. Эта блуза пользовалась спросом; когда ее заказывали, вышивку я предпочитала делать сама, поскольку узор на ней считался одним из самых трудных. Однажды я увидела свое произведение на даме из высшего общества; она обедала в «Ритце» за соседним со мной столиком. Должна признаться, что мне было очень трудно не глазеть на нее; я с трудом удержалась от того, чтобы не провести пальцем по знакомому узору.

Шанель сама «ставила» наши вышивки на готовые изделия. Я с большим интересом следила за каждым этапом в изготовлении наших творений; ничто не заставило бы меня пропустить те минуты, когда готовые блузки примеряли на моделях. У меня на глазах они оживали.

Почти каждый вечер я приходила в студию к Шанель и сидела у нее, пока она работала. С вышивкой всегда нужно было что-то доделывать, и я предпочитала находиться поблизости на какой-то срочный случай.

Следующие несколько лет я наблюдала за тем, как творческий гений Шанель находит свое воплощение через ее пальцы. Она никогда ничего не рисовала на бумаге и делала платье либо в соответствии с замыслом, который уже созревал у нее в голове, либо по мере подготовки. Живо вспоминаю, как она сидит на табурете, обычно рядом с каминной полкой, а в камине пылает огонь. У нее всегда было жарко натоплено. На ней простой спортивный костюм – темная юбка и свитер; рукава закатаны до локтей. Она часто носила одно и то же платье по нескольку дней кряду. Подобно пресловутому ученику кондитера, которого тошнит от сладкого, Шанель терпеть не могла одежду и не заботилась о том, чтобы шить ее для себя. Даже вечером, на выход она могла накинуть бесценную меховую шубу на платье, которое больше напоминало лохмотья, чем творение знаменитого модного дома. Даже стремление все время быть на виду не могло ее заставить одеваться красиво.

В первые годы ей нравилось работать только с одной закройщицей, сварливой старой седовласой женщиной в очках, которая питала собачью преданность хозяйке, но иногда упрямо ей противоречила, хотя на словах соглашалась. Манекенщицы, которые примеряли полуготовые платья, ждали на площадке перед дверью в студию. Их вызывали по одной. Иногда они стояли на площадке часами, раздетые или полуодетые, в халатах или просто простынях, наброшенных на голые плечи. Девушка входила в комнату и приближалась к мадемуазель Шанель, которая сидела на табурете с ножницами в руке.

– Bonjour, mademoiselle.

– Bonjour, Jeanne. – Только в тот миг Шанель поднимала голову и смотрела в лицо модели; остальное время она была сосредоточена только на ее фигуре.

Когда девушка приближалась, Шанель, слегка склонив голову набок, получала первое впечатление. Потом начиналась примерка, медленная и тщательная процедура. Закройщица стояла у нее за спиной и подавала ей булавки. Все молчали, кроме самой Шанель, которая вела непрерывный монолог. Иногда она давала распоряжения или объясняла новую деталь, иногда критиковала и распарывала уже готовую вещь. Старая закройщица молча выслушивала все; ее лицо оставалось непроницаемым, кроме, может быть, глаз, которые то смягчались, то метали молнии. Ясно было одно: все свои огорчения старуха потом выместит на манекенщицах. Шанель, сосредоточенная на работе, здесь что-то отрезала, там подкалывала, запрокидывала голову, чтобы лучше видеть, и говорила, говорила, никого не замечая. Я сидела в углу и жадно наблюдала за происходящим.

У меня на глазах важные сановники сидели молча, когда обсуждались вопросы большой важности, и выслушивали приказы, отданные людьми, которые по праву рождения или положения имели право командовать. Но никогда прежде я не была знакома с человеком, каждому слову которого повиновались. Авторитет Шанель объяснялся ее сильным характером; она выковала его сама, выйдя из низов. Тогда я впервые подумала о том, какое большое значение имеет характер.

В пять часов или немного позже приносили поднос с кофейником и несколькими чашками. Его ставили на табурет для ног, поскольку остальные поверхности были завалены самыми разными предметами. Иногда на подносе лежали сэндвичи с ветчиной на разрезанных пополам кусках черного хлеба. К тому времени большая часть работы обычно бывала уже сделана; Шанель откладывала ножницы и, встав с табурета, потягивалась. Если особой спешки не было, манекенщиц, стоящих на площадке, отпускали домой. Дневная работа заканчивалась. Но часто кофе поглощался в спешке, а потом работа возобновлялась. Во время «кофейной паузы» можно было расслабиться; на ковре вокруг подноса рассаживались сама Шанель и несколько ее подобострастных подчиненных, иногда и зашедший к ней приятель. Шанель по-прежнему неустанно разглагольствовала. Она обсуждала все и всех с большой уверенностью; иногда она впадала в раж и судила о людях или событиях не думая. Шанель не стеснялась в выражениях, но легко меняла мнения. Она все говорила и говорила, не давая собеседникам рта раскрыть. С ее суждениями следовало соглашаться. Она обладала поразительным даром убеждения; она могла заставить вас согласиться с ней по любому вопросу, каким бы ни было ваше предыдущее мнение о нем и что бы вы ни думали, выйдя из студии.

Чем ближе был день показа, тем больше нервничала Шанель. Самые удачные ее творения создавались в стрессе последних дней. Часто казалось невозможным успеть к сроку и все выглядело так, словно многие платья оставались незаконченными. Тем не менее каким-то чудом в назначенное время все бывало готово. Накануне великого дня Шанель устраивала частный показ внизу, в «салоне», для себя и персонала; там она в последний раз осматривала платья и решала, как, в каком порядке их выгоднее представить. То, что не вписывалось в коллекцию, безжалостно отбраковывалось.

Частный показ напоминал генеральный прогон спектакля. Это была своего рода пантомима, в которой манекенщицы были актрисами, а платья – ролями. Игра выражалась через одежду; чем идеальнее было сочетание манекенщицы, платья и аксессуаров, тем ярче был общий результат и тем более неотразимая картина складывалась в голове потенциальных покупателей. Психологическая сторона была очень важна