Смерть чистого разума - Алексей Королев

– Она догадывается. По крайней мере. Она кое-что понимает в медицине – на уровне сестры милосердия, скажем так. Но, думаю, всего ужаса не осознает и она.

– Что ж, – сказал инспектор, вставая и захлопывая книжечку. – Я чрезвычайно благодарен вам, доктор, за столь исчерпывающий – и притом чрезвычайно тактичный по отношению к вашим пациентам – рассказ. И думаю, мне действительно лучше остановиться у матушки. Всё же нервнобольные… возможно, моё постоянное присутствие здесь принесёт более вреда, чем пользы.

– Вы точно не останетесь на ужин? У нас сегодня фрикасе из кролика в белом вине по-старинному. Можно и в погреб заглянуть. Чтобы, так сказать, не только кролик попробовал.

– Звучит чрезвычайно соблазнительно, но откажусь снова. Хочу ещё раз осмотреться около Ротонды, пока совсем не стемнело. А завтра уж поработаю там основательно. Кстати. Кто эти люди? – Целебан кивнул в сторону портретов.

– Бехтерев, Бэр и Шелиго-Мержеевский. Мои учителя – в самом широком, разумеется, смысле.

21. «Почему ты не декламируешь до конца?»

В буфетной «Нового Эрмитажа» и так-то было тесновато, а с появлением Степана Сергеевича стало окончательно не повернуться. Маркевич оказался здесь впервые и – отчасти против своей воли, ибо был о природы не то чтобы нелюбопытен, но приучен любопытство своё тщательно скрывать – принялся оглядываться. Буфетов, давших комнатке имя, здесь было два. Тот, что побольше и поновее, явно отражал вкусы хозяйки, ибо был снизу доверху покрыт несколько безыскусной, но обильной резьбой на плодово-ягодную тематику. Створки дверец был застеклены, так что содержимое верхней части – кофейный и чайный сервизы, первый пасторальный, а второй в английском стиле – были ясно видны всем желающим. (Маркевич подумал о том, кто кроме Веледницкого и Склярова вообще бывает здесь, и не пришёл к определённому мнению: очевидно, поставщиков далее порога не пускали, подружек у мадемуазель явно не имелось, а кто мог посещать мадам и вовсе было превеликой тайной.) Буфет поменьше понравился Маркевичу куда более: он был стар и красив той подлинной грубоватой красотой ручной работы, когда работа эта – от необходимости, а не из прихоти. Столяр, сработавший его не менее ста лет назад, думал исключительно о прочности, функциональности и дешевизне, отчего помещалось в маленький буфет столько же, сколько в большой, а простоять он мог ещё лет сто. Дверцы его были, разумеется, глухими, а единственным декоративным элементом являлась простая решётчатая отделка верхней полки, где красовались совершенно новые расписные тарелки, явно не предназначенные для того, чтобы с них что-то ели. Стол, употреблявшийся хозяйками для сервировки, стоял ровно посередине и был лишён как скатерти, так и краски – когда-то его щедро покрыли лаком, теперь же столешница представляла собой паутину тончайших трещин; Маркевич вспомнил вычитанное когда-то в словаре слово «кракелюр» и провёл по столу ладонью. Имелось здесь ещё два стула – в общем, как уже сказано, было не повернуться.

Мадам Бушар, протиравшая до того посуду, прекратила всякую осмысленную деятельность и, застыв с блюдом и полотенцем, внимательно наблюдала за постояльцем. Мадемуазель же, занятая сворачиванием салфеток (дело, как известно, требующее аккуратности и терпения, отчего и производилось сидя за столом), головы не подняла.

– Что угодно, месье? – наконец спросила мадам.

«Её французский, даром что родной, совершенно чудовищно режет ухо. Я слышал о смешных отличиях от “настоящего” французского, особенно распространённых здесь, практически на границе Романдии и Deutschschweiz’а[17]. Тут говорят “адью” в значении “привет”, называют чердак “галетой”, сало – шпеком, а не лярдом, а “отец” вместо порядочного pere будет здесь – опять же на немецкий лад – vatr. Но дело даже не в лексике – эти долгие «а» и манера всё произносить отчасти в нос делают её речь малопонятной для иностранца, хотя и жившего пару лет в Париже».

– Я бы хотел выпить чаю, мадам. Знаю, что время неурочное, но нельзя ли всё же сделать исключение?

Мадам не произнесла ни слова и двинулась в кухню, едва не задев косяки дверного проёма. Через минуту вернулась и объявила:

– Придётся обождать немного, месье. Нужно согреть воды.

Маркевич подождал несколько секунд приглашения присесть и не дождавшись, решительно пододвинул к себе стул. Мадемуазель оторвалась на мгновение от своих салфеток и улыбнулась ему. Мадам снова принялась за тарелки.

Мадемуазель явно нравилось то, чем она сейчас занималась. Высунув от усердия самый кончик языка, она раз за разом проделывала одну и ту же операцию – на каждую уходило секунд тридцать, не более. Мадемуазель брала чистую выглаженную салфетку из стопки справа от себя, аккуратно раскладывала перед собой изнанкой вверх, после чего начинала быстрыми и заученными движениями складывать. По очереди загибала все углы к центру, переворачивала салфетку, повторяла операцию ещё два раза, после чего аккуратно вытягивала наружу все углы, начиная с правого верхнего. Лёгкое разглаживание – и перед Маркевичем был равносторонний крест, обе перекладины которого имели в то же время вид конверта. Сложенную салфетку мадемуазель укладывала в стопку уже слева от себя.

– У вас удивительно ловко получается, – громко сказал Маркевич, поймав себя на мысли, что пытается говорить немного в нос. Мадемуазель кивнула.

– Можно не кричать, месье, – заметила мадам. – Козочка не глухая, просто издалека слышит неважно. А тут вы так близко, что если что, и по губам прочесть можно.

– А вы читаете по губам, мадам?

– Я? Да почти что нет. Как-то научились обходиться без этого. В крайнем случае можно ведь и написать. Козочка окончила школу первой ступени, – в её голосе Маркевич отчётливо услышал материнскую гордость и согласился про себя с тем, что мадам имела на это право: учиться её дочери, конечно, было непросто.

Свистнул чайник и мадам исчезла в кухне, а когда вернулась с чашкой чая в руке, не протянула её Маркевичу, который был готов уже встать со своего стула, а неожиданно сказала:

– Скажите, месье, а господина доктора не арестуют?

– Ну что вы, мадам, – Маркевич постарался быть как можно более спокойным и убедительным, – вы же видели, что он вернулся.

– Так-то оно так, но инспектор снова явился сюда.

– Он расследует обстоятельства исчезновения господина Корвина, только и всего.

– Он очень странно расследует эти обстоятельства, месье, – веско сказала мадам и поставила чашку на стол. Маркевич понял намёк и не поднялся, сделал глоток и внимательно посмотрел на хозяйку.

– Я не силён, мадам, в профессии сыщика. А что вам показалось странным?

– Вопросы, которые задавал его подручный, например. Где, мол, я была перед обедом. Известное дело, где. Здесь и была. Кухарка, знаете ли, готовит обед, это её