Смерть чистого разума - Алексей Королев

работа. Или вот: спросил у Козочки, кто может подтвердить, что она после того как отнесла обед господину Корвину, почувствовала себя плохо и поднялась к себе. Слыхано ли такое? Я ему так и сказала: а кто может подтвердить, что именно вы третьего дня с вашей женой делали в вашей супружеской спальне? Нахал, просто нахал.

– И что он ответил?

– Что ещё не женат.

– Вашу дочь он допрашивал, конечно, в вашем присутствии?

– Ещё бы не в моём! Она и так напугана была всем этим до полусмерти. Я бы в жизни не позволила им говорить с ней с глазу на глаз. Хотя ничего толкового он и не спрашивал, говорю же. Просто деревенский болван – и как таких в полиции держат? Неужели инспектор, образованный человек, сам не мог с нами поговорить?

– Не знаю, не знаю, – сказал Маркевич. – Быть может, он бы задавал точно такие же вопросы.

– Ну и зачем нам тогда такая полиция? – мадам развела руками. – Вокруг дома бродит сумасшедший, а у нас спрашивают про кухню да про мигрень.

– С чего вы взяли, что Корвин бродит вокруг дома?

– А где ж ему ещё бродить? Он же только и знает свою Ротонду. Туда и вернётся, помяните моё слово. Если не зарежет до того кого-нибудь. Мы с Козочкой решили запираться. Хорошо хоть, что его за пол-лиги услышишь и унюхаешь.

– Унюхаешь? – переспросил Маркевич и тут впервые услышал голос мадемуазель Марин.

Это, разумеется, не было связной речью, но и немой она, конечно, тоже не была. Осмысленность её попыток что-то сказать была несомненна, но ни единого слова отчётливо разобрать Маркевич не мог. Мадемуазель это поняла и через какую-нибудь минуту глаза её увлажнились. Маркевич улыбнулась:

– Может быть, вы напишете мне то, что хотите сказать?

– Конечно, напишет, – воскликнула мадам и вытащила из ящика стола гроссбух, в котором, очевидно, вела свою кухонную бухгалтерию. Карандашик болтался на прикреплённой к корешку верёвочке.

Мадемуазель притянула к себе гроссбух, открыла заднюю обложку – к ней изнутри был приклеен кармашек, заполненный обрезками бумаги, разнокалиберными, но не больше осьмушки. Маркевич догадался, что они используются как раз для записочек, когда мадемуазель трудно донести до кого-нибудь свою мысль. Она действительно вытащила один из клочков, взяла карандашик и снова на секунду высунув кончик языка, старательно вывела:

il sentait le salvang

– Что это значит? – спросил Маркевич.

– Здесь написано «он пахнул как сальван», – ответила мадам.

– Я умею читать, – улыбнулся Маркевич. – Но что такое «сальван»?

Мадам на секунду задумалась и Маркевич понял, что спросил что-то совсем простое, очевидное – и оттого трудно объяснимое. Он не ошибся.

– Сальван? Кто такой сальван? – переспросила мадам. – Ну как же, месье, сальван. Дух леса. Как это не знаете? Ну, его ещё называюсь Сильванус.

– Ах, Сильванус, – рассмеялся Маркевич. (Он не вспомнил точно, но имя было явно знакомое.) – Ну конечно. Сильно пахнул, значит.

– Ох, месье, не спрашивайте. Да вы же сами были у него.

Маркевич кивнул.

– Сейчас-то ещё ничего, – продолжала мадам. – Месяца три назад, весною – весна у нас в этом году тёплая была, – господин доктор уговорил его помыться. Так-то он страсть как этого не любит. Век бы не мылся, дай ему волю. Так татары, говорит, делали – и полмира покорили. Только я не думаю, что они это вонью своей сделали. В общем, доктор как-то сумел его убедить. Ох, и зрелище же это было. Во дворике – там, у него, – поставили лохань, мы втроём, доктор, стало быть, я и Козочка, его тёрли, а месье Скляров стоял наверху и следил, чтобы никто случайно не подошёл. Потом, конечно, крик, я его ударила, кабана эдакого…

– Крик? Ударили?

Мадемуазель тихо всхлипнула. Мадам опомнилась.

– Ничего, месье, это я так…

– Не завидую я господину Корвину, – быстро сказал Маркевич, – рука у вас, должно быть, тяжёлая.

– Это правда, – мадам с облегчением зарделась. – Мой покойный муж – мы, конечно, жили душа в душу, вы не подумайте чего – любил пошутить, что на таких как я, у них в Берне пашут вместо лошадей.

– Ваш муж не местный?

– Нет, из Дойчешвейца. До конца дней своих так и не научился говорить правильно по-нашему.

– Вы давно здесь обосновались?

– Пятый год пошёл. Как мужа не стало. Так-то мы в Берне жили, свой пансион держали, не такой роскошный, как этот, разумеется. Да только так всегда бывает: только мужа не стало, так и выяснилось, что в банке тридцать франков, а долгов – под три тысячи… Милая, – внезапно довольно громко сказала мадам, – ты проведаешь месье из «Лодзи»? И заодно отнеси ему кувшин с водой, тот, что стоит в столовой на сервировочном столике.

– Месье, – тихо сказала мадам, когда дочь вышла, – доктор сказал мне, что попросил вас… ну, как бы это точнее сказать – разузнать всё. Как было, значит. Когда бес этот пропал.

– Отчего вы его так не любите? – спросил Маркевич.

– Бес он и есть. Бес и кабан. То, что у него не все дома – это ещё доказать надо. Так-то, конечно, господин доктор говорит, что… В общем, припадочных я в своей жизни навидалась – приходилось в молодости в скорбном доме сиделкой работать. Не такие они. Ничем не интересуются, ничего им не нужно. А этот… Я его почему ударила тогда? Он схватил Козочку за руку и сунул её в воду – ну, понимаете, туда, к себе… Она мне и раньше рассказывала, как он смотрел на неё, когда она ему еду носила. Да и потом… Но чтоб так, при всех… Ох, не нужно бы мне этого вам рассказывать, но, понимаете ли…

Договорить она не успела – скрипнула дверь. Увидев Маркевича, Товия Фишер – был он совсем по-домашнему, без пиджака, в чем-то вязаном, Маркевич вспомнил английское слово sweater – опешил столь явно, что тот, не обративший в первую секунду внимания на появление нового действующего лица, теперь на это лицо внимательно уставился.

– Э-э… мадам, – сказало лицо, и Маркевич ужаснулся, сколь ужасен был Фишеров французский, – у вас не найдётся чистой ветоши? Мне кое-что нужно протереть.

Из буфетной они вышли вместе.

22. Несколько страниц из записной книжки инспектора Целебана

Записано стенографически

Способ. Разумеется, только через окно. Перевалить тело через ограду во дворике немыслимо. Ergo убийца – как минимум крепкий мужчина: вытолкнуть тело в окно, не говоря уж о том, чтобы затащить его на антресоли (не исключаем, однако, что на антресоли К. поднялся сам) никакая женщина не в состоянии: высота подоконников