Судьба Нового человека. Репрезентация и реконструкция маскулинности в советской визуальной культуре, 1945–1965 - Клэр И. Макколлум

Война! Зловещее, черное слово! Но этого не понимаешь, когда тебе два года… Двадцать пятого июня 1941 года отец ушел на фронт. Четыре года войны, постоянные рассказы матери об отце, его письма, открытки — сначала с территории нашей страны, затем из Венгрии, Румынии, Болгарии, Австрии, Чехословакии. Письма отца говорят: «Фашисты разгромлены, скоро победа, скоро встреча!» И наконец Победа! Я никогда не забуду этого дня. Как будто у всех день рождения: поздравляют друг друга, обнимаются, целуются, и мама такая счастливая: «Война окончена, отец жив, отец скоро вернется». Но вдруг… Нет, не может быть, ведь война окончена, это — какое-то недоразумение! Маленькая синенькая бумажка кричит: «Ваш муж, Коломин Дмитрий Иванович, 9 мая 1945 года погиб…» И невозможно читать дальше: «…похоронен в г. Рожмиталь». Значит, больше нет у меня отца? Вместо ответа мама плачет. Дальше была школа, институт и постоянная мысль — съездить в Чехословакию, посетить г. Рожмиталь, увидеть могилу отца и те места, за которые он отдал жизнь. Летом 1963 года я еду в Чехословакию. Прага, Злата Прага. День был пасмурным и серым, но Прага поразила меня своей красотой. Встреча в посольстве, и вот уже машина мчит по бетонированному шоссе в Рожмиталь, к священному для меня месту — могиле отца. Кладбище. Гулко бьется сердце, стучит в висках. Обелиск из серого гранита, на нем — барельеф танкиста, имена и фамилии тех, кто, освобождая Рожмиталь, погиб здесь в последний день войны — первый день мира, День Победы, глаза пробегают по буквам. И вдруг: «КОЛОМИН ДМИТРИЙ ИВАНОВ… — и нет сил сдержать рыдания. — Здравствуй, отец!.. …Машина возвращается в Прагу, я смотрю на те места, по которым шел танк отца. И в памяти — красные розы возле памятника, благодарная дань освобожденного Рожмиталя… [313]

Личная история Раисы Канаевой об утрате, воспоминаниях и необходимости увековечить память о жизни ее отца окажется полезной тем, кто хотел бы узнать, как в послевоенный период выражались проблемные вопросы, связанные с горем и памятью. Определенно еще более значим тот факт, что этот рассказ о детстве, мыслях о погибшем родителе и стремлении разыскать место его последнего успокоения был опубликован в «Огоньке» по случаю празднования Дня Победы — даты, в которую было принято прежде всего прославлять советские достижения, а не размышлять о цене войны. На самом глубинном уровне паломничество Канаевой в Чехословакию (хотя ее рассказ и наполнен советской риторикой о благородной жертве и освобождении) напоминает о том, что, несмотря на восприятие Великой Отечественной войны как войны за родину, бесчисленное множество людей погибло за пределами Советского Союза.

Именно эти солдаты, павшие в сражениях за «освобождение» различных частей Центральной и Восточной Европы, были среди самых первых погибших, кто был удостоен поминовения сразу после окончания войны, когда соответствующие мемориалы росли как грибы после дождя во многих крупных городах и столицах стран, ставших Советским блоком. Эти первые мемориалы созданные еще в сталинскую эпоху, могли бы помочь родственникам погибших испытать успокоение. Однако они же могли легко вызвать пренебрежительное отношение как объекты, мало что выражающие, помимо триумфа социализма над фашизмом и куда менее метафоричной новой советской власти, установленной в этом регионе: мемориалы должны были также напомнить местному населению о том, из чьих рук оно получило свободу. Вероятно, именно эти смыслы выражает мемориал в центре Вены [314] с возвышающейся фигурой победоносного солдата и впечатляющими неоклассическими колоннадами. Памятник был завершен в августе 1945 года и по-прежнему стоит на своем месте.

Другие монументы, такие как «Братание» Карла Покорны (1947–1950), первоначально находившийся рядом с главным железнодорожным вокзалом Праги, а теперь спрятанный где-то в близлежащих пыльных кустах [315], и неоднозначный памятник советским танкистам, воздвигнутый в июле 1945 года на пражской площади Штефаника [316], были столь же триумфаторскими по настрою, хотя, в отличие от мемориала в Вене, они не были местами погребения. Однако ни одно из этих сооружений не может соперничать с мемориалом, воздвигнутым в берлинском Трептов-парке, который был открыт 8 мая 1949 года в память о 80 тысячах солдат, погибших в битве за Берлин.

Памятник в Трептов-парке был одним из трех сооружений, воздвигнутых в столице Германии сразу после окончания войны, — все они существуют по сей день. Мемориал в известном парке Тиргартен прямо в центре города был открыт в 1945 году и очень напоминает по своему облику описанный выше австрийский монумент — в нем использованы классические мотивы, подчеркивающие величие советской победы. Композиция в Шёнхольцер-Хайде (районе Панков) представляет собой самое большое из советских военных кладбищ (здесь похоронены около 13 тысяч солдат), мемориальная часть которого состоит из нескольких скульптур — в центре ее находится непокоренная Родина-мать, стоящая над телом одного из своих павших сыновей. Однако советской иконой все же станет мемориал в Трептов- парке.

Хотя сегодня, когда заходит речь о советских мемориалах, мы склонны прежде всего вспоминать образ напористой Родины-матери в Сталинграде, до открытия в 1967 году мемориального комплекса на Мамаевом кургане наиболее почитаемым памятником победе была скульптура «Воин-освободитель» в Трептов-парке, созданная тоже Евгением Вучетичем. Ее изображение чрезвычайно часто появлялось в печатных изданиях того времени [317]. Именно скульптура Вучетича была выбрана для изображения на обложке первого тома новой «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза», опубликованной в 1960 году (в 1959 году это издание было анонсировано в «Огоньке»), а в дальнейшем «Огонек» использовал ее как украшенный виньетками инициал в серии публикаций 1965 года, посвященных войне [318]. С 1951 по 1981 годы эта скульптура также не менее девяти раз изображалась на почтовых марках Советского Союза [319], в этих же целях она использовалась по меньшей мере двумя странами Советского блока и даже появилась на праздничных марках, посвященных сорокалетию победы над фашизмом, которые в 1985 году были выпущены на Кубе [320]. Использование монумента подобным образом предназначалось не только для памяти о значимых военных годовщинах. Появление скульптуры Вучетича на 60-копеечной марке в 1957 году было связано с празднованием 200-летия Академии художеств. Это была серия, в которую также были включены один из автопортретов Репина и «Рабочий и колхозница» Мухиной. Но наиболее часто скульптура Вучетича воспроизводилась в 1965 году, когда она появилась на рублевой монете, выпущенной к двадцатой годовщине победы, — так воин-освободитель в буквальном смысле оказался в руках всей страны. Этот монумент в самом деле был столь популярен, что в марте 1963 года даже прозвучало предложение установить его копию в центральной части мемориала на Поклонной горе в Москве, —