Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

– Серьезно? Ну и какие важные проблемы решают эти колготы с песком? – я ткнула в фотографию на телефоне. Чувствуя возобновившийся грохот крови в висках, я тут же пожалела, что взвилась на «ты меня удивляешь».

– Привлекают внимание к вопросам, требующим общественного…

– Вот видишь, ты тут же перешла на язык бессилия. Искусство уже не «решает», а «привлекает внимание». Дальше будет «расшатывает дискурсы», «размывает границы», «изуча-а…

– То есть ты говоришь… мы заняты чепухой, – зловеще проговорила Поэтесса. – Это довольно бестактно… ты не находишь?

– Ну не «мы-ы», – промычала я.

– А кто? Я, например, привлекаю внимание к проблеме самоубийств. Но ты говоришь… мои стихи ровным счетом ничего не значат.

– Но я не это имела в виду! Твои стихи очень, м-м-м, ну…

Ну да. Это был тупик. О ее стихах я не имела ни малейшего представления. Я растерялась и уставилась в угол, досадуя, что не почувствовала ее перепада настроения, пока мне застил глаза собственный гнев. В студии повисло наэлектризованное молчание, будто кто-то здесь повесился, а в доме повешенного не говорят о веревке, с тем отличием, что почти все слова могут быть истолкованы как «веревка».

– Послушай, – начала я оправдываться, – я же говорила не о самом искусстве, а о «языке бессилия», которым его описывают. Причем это я им так восхищаюсь.

– Но ты не права! Это не язык бессилия. В искусстве… «привлечь внимание»… и есть «решить проблему». Оно вытаскивает на свет подавленные страхи и фантазии коллективного бессознательного… делает их реальными… выставляет на всеобщее обозрение. И наоборот… зарождает в умах некую новую… никогда прежде недуманную мысль… смутное сомнение в чем-то, казавшемся незыблемым. И все! Дело сделано! Искусство… это самоклонирующийся суккуб в подсознании человека. Главное… его туда подселить. Оно даже не хочет быть понятым. Все, что ему нужно… это внимание, переживание, живая эмоция зрителя. А перемены со временем вылупятся сами… словно из яиц, отложенных в снах людей.

Мир соберет урожай снов и станет лучше! Мы трудоустроены не на «фабрике по производству пустоты»… а на атомном реакторе… вот что такое искусство! Мы – нейтроны, запускающие цепную ядерную реакцию. Мы несем в себе импульс… нащупываем и задаем исходную ноту… по которой потом разыгрывается все! Понимаешь, все? Необходимо всего лишь, чтобы кто-то из нас… оказался в нужное время в нужном месте.

Странное дело. Иногда она говорила вот так – и очаровывала меня даже сквозь резкое обращение, холодный взор и многоточия. А в иные дни сбивалась чуть ли не на полуграмотный английский. Порою мне казалось, что у нее и впрямь какой-то редкий и романтичный недуг – раздвоение личности, или в ее правом легком время от времени расцветает лилия-нимфея. Ее серьезное отношение к искусству, к себе, к невидимой поэзии, способность назвать себя «нейтроном, запускающим цепную атомную реакцию», балансировали на волосок от пафоса, как канатоходец – на волосок от пропасти, но почему-то брали меня прямо за мое глумливое сердце.

Поэтесса, видимо, почувствовала оказываемый ею эффект и добавила уже почти весело:

– А ты говоришь, мы заняты безобразием, – кивнула она на своих тигров.

– Что ты, твои тигры красивы! И идея тоже.

– Красота – в глазах смотрящего, – скривилась Поэтесса. – Красота – это не главное…

А, ну да. Ругательное слово, я забыла.

11

Утопающая девушка

«А что же тогда главное?» – думала я тем вечером, стоя под кровавыми колготами в галерее. Если уж в искусстве красота больше не главная, то где же ей тогда быть?

Я, конечно, уже поняла, что красота считалась чем-то даже неприличным, глупеньким, недоразвитым, типа «не обращайте внимания, это какой-то детский конфуз!» Красота превратилась в фактор полной непригодности в искусстве. Если что-то прекрасно, то у него просто нет шансов пролезть в вечность сквозь игольное ушко совриска. Но почему? И как так вышло?

Я чувствовала себя как ребенок, который понимает, что его каким-то образом надули, но не улавливает, в какой момент все пошло не так.

Место, где я оказалась, навевало смертную тоску и отчаяние, но постепенно заполнялось жизнерадостными ценителями Прекрасного: всюду разливался смех, взлетали фальцетом голоса, звенели бокалы, заливались румянцем лица на радостных селфи у гинекологических кресел и колгот с песком (искусство называлось «Ломкие бутоны»). Мне показалось, что я поймала знакомую высокочастотную волну. Я просканировала публику – и действительно, Минни Маус бурно обнималась с Поэтессой, как со старой боевой подругой. Она поймала мой взгляд и помахала рукой, но тут же увидела кого-то еще и устремилась в другое объятие.

Никаких таинственных метаморфоз, обещанных Поэтессой, от непосредственного соприкосновения с искусством со мной пока не происходило. Я испытывала лишь растерянность. К тому же, я совершенно не знала этикета знакомств на галерейных открытиях и только диву давалась, с какой легкостью другие художники из резиденции порхали с бокалами от одной группы к другой, вступали в беседу, хохотали, откинувшись назад, перебрасывались контактами и начинали шарить глазами по залу в поисках еще не обласканных вниманием полезных знакомств. Я просто ждала, пока все совершат придворный ритуал светского общения и перейдут к Событию.

Судя по количеству иностранцев и грамотным текстам на английском с частыми отсылками к западному «феминистическому дискурсу», лишь начинающему проникать в «традиционно-фаллоцентричную культуру Китая», событие спонсировалось какой-то международной миссией по культурному обмену, правам человека и прочим таким грантоносным вещам. После любования выставкой нас ждали зрелища – перфомансы и выступления художниц.

Правда, особо никто не любовался. Во-первых, все были заняты друг другом, а во-вторых – ну вот я все внимательно посмотрела и прочла, и что теперь, «забыться, умереть, уснуть»? Это было налитое кровью ущелье обид, каталог трагедий, уготованных женскому телу, – все эти груди в корзинах, изувеченные ступни, истерзанные тела… Кровь, кровь, силикон, каблук, свадьба, слезы, кровь, кровь, гинекологическое кресло, хирургия, боль, жир, кровь, увечье, насилие, внутренности, кровь, кровь, кровь, увядание, смерть, трупные пятна, кровь, кровь, о, воздушные шарики куда-то понесли…

Изящество концепции заключалось в том, что ужасы пребывания в женском теле сопровождались описаниями легендарных красавиц древнего Китая: «По преданию, красота Си Ши была так велика, что, когда красавица перегнулась через балкон, чтобы посмотреть на рыб в пруду, те были настолько ослеплены, что забыли, как плавать, и утонули». Вот что являли собой чудовищные колготы.

А так тебе и надо, женская красота! Что хорошего ты сделала, пока являлась очам в виде «мясных ваз для членов-цветков»? Это же сказано о Венере Боттичелли, Сусанне