Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир

Иногда ощущение такое, что они приходят из ниоткуда или отовсюду – например, из густых дебрей звуков под навесом парковки в разгаре долгой зимы.

4. Бёрдинг – не просто времяпровождение. Это особое состояние духа. Пусть твои глаза, уши и сердце всегда будут открыты красоте. Высматривай птиц в местах, которые мы не ценим, – у заведений быстрого питания и на парковках торговых центров.

5. Обзаведешься удобной обувью – далеко пойдешь.

6. Никогда не тащи на себе больше, чем тебе нужно.

7. Ненапряжной прогулки по парку уже достаточно. Передвигайся по городу пешком, куда ни направляешься, – и обнаружишь: чтобы повидать мир, необязательно покорить Эверест или тащиться в Каламазу.

8. На деле никто не может дать тебе путеводитель по жизни. Но пусть это не мешает нам мечтать, чтобы такой человек отыскался. Вот здорово было бы, если бы существовал такой человек или такая книга, со списками «Что делать» и «Чего не делать», с четкими направлениями – куда идти, куда не соваться, с предостережениями о подводных камнях. «Делай вот так». «Живи вот так».

По большому счету я усвоила из его уроков, что лучшие учителя не восседают на тронах, корча из себя гуру и раздавая нам блестящие советы. Нет, они месят ногами грязь вместе с тобой: выходят вперед, падают, шлепают по лужам, и с ними твои вопросы становятся только глубже, только жизненнее.

⁂

Я благодарна за ту петлю, которую мы описали во времени вместе. Я знаю: музыкант повлиял не только на меня. Он побуждает взглянуть на птиц другими глазами. Несколькими годами раньше, после мучительного расставания он как-то, обуянный жалостью к себе, подошел к своей бывшей девушке и заявил: «Ты меня даже никогда не вспомнишь». А она ответила: «Ничего подобного. Ты сделал мне подарок. Раньше я даже не замечала птиц, а теперь, мне кажется, их просто обожаю».

Когда он рассказал мне эту историю, я подумала: «Теперь, мне кажется, я их тоже обожаю».

Зима

Декабрь

Эпилог

о том, как жить долго и чувствовать одновременно собственную малость и безграничность, заполненную птицами, искусством, любовью и смертью

Много лет назад, накануне моей свадьбы, отец подарил мне лакированную шкатулку с черно-белой фотографией внутри. На снимке был он сам, спиной к объективу, – смотрел куда-то вдаль, а перед ним расстилался лунный пейзаж.

Вот что было написано на обороте снимка: «Фото огромного исторического значения из времен кошмара и счастья. В сентябре 1969 года, во Вьетнаме, я – первым из телекорреспондентов – проделал путь от Ханоя до границы с Южным Вьетнамом. В реальность того, что я увидел, на Западе поначалу не верили, – а увидел я сельскую местность, разбомбленную вконец, так что она напоминала кратеры на Луне. Когда я вернулся в Ханой (переезжая с места на место по ночам, чтобы укрываться от бомбардировщиков), то поклялся когда-нибудь, в качестве компенсации за причиненный урон, сделать телефильм об истории Вьетнама. В тот же день в Ханое я получил чудесную весточку, изменившую мою жизнь навсегда, – наша мама сообщила телеграммой, что ждет тебя!»

Мой муж счел, что этот подарок на свадьбу интересный, но странный. На фото – земля с черными отметинами от разрывов бомб. А футляр, по контрасту, изысканный – лакированный, с неброской инкрустацией перламутром, напоминающий, что моему отцу по вкусу всё простое, но изящное. Кошмар и счастье. Я же, зная отца много лет, ничего странного в подарке не нашла. Пронзительный, выстраданный – да, пожалуй, но странный в смысле «нехарактерный» – отнюдь.

Шли месяцы, шли годы, а я доставала шкатулку снова и снова. Казалось, что она – некоторым памятным вещам это свойственно – выражает что-то вроде азбучной истины: в жизни всё намешано, в ней сочетаются полярно противоположные элементы.

Отца всегда влекло туда, где жизнь изрыта воронками от бомбежки. В бытность военным корреспондентом, а затем режиссером документального кино он выстроил себе жизнь из того, от чего большинство благоразумных людей держится подальше, – бежал туда, где несчастья. Смотрел прямо в лицо бедствиям, когда другие на его месте отводили бы взгляд.

Он выбрал войну, потому что на войне мог войти в сюжет с глубоким смыслом. Он выбрал войну, потому что это отличный материал и нечто, несущее атмосферу товарищества, а вдобавок считал, что своими усилиями сможет что-то изменить. А может, он выбрал войну, потому что видел в жестокости боевых действий кристально четкое отражение того, что жить – вообще жестокое занятие. Либо, может быть, то, что он выбрал войну, объясняется цитатой из психоаналитика Эрнеста Джонса, коллеги и соратника Фрейда: когда-то Джонс отметил, «насколько же легче человеческому сознанию переносить внешнюю опасность, чем опасности внутренние»; подтверждением Джонс считал тот факт, что в период «Блица» – немецких воздушных налетов 1940–1941 годов – в Лондоне сократились число самоубийств и заболеваемость душевными расстройствами.

Я не знаю, отчего мой отец, не склонный к физической агрессии и миролюбивый, остановил свой выбор на войне, зато знаю, что этот выбор сформировал некоторые грани его личности и взгляды на природу человека. Он принимал утраты и горести, не теряя присутствия духа, но так никогда и не научился принимать счастье как должное. Эти представления о жизни отец занес в мою кровь. А в мою голову вложил слова. Я шла вперед, наступая на отпечатки его ног. Это было надежно – выбрать состояние обостренной и бронированной настороженности, а не туманное и уязвимое состояние надежды. Мысленно готовься к худшему, – учил меня отец, – вот что поможет остаться в живых. Опасность и несчастья, разочарование и конфуз всегда могут подкрасться незаметно.

Но в пору его болезней, когда для его пессимизма – да и для моего тоже – возникли неподдельные медицинские основания, вопрос «как остаться в живых» показался чем-то второстепенным. Стало важнее вопрошать: «Как ты живешь?»

Мои прогулки с музыкантом проходили под флагом мыслей о жизни. И в мрачной тени отцовской болезни. Эмоциональное кьяроскуро тех дней пробудило особую восприимчивость, которая в быту включается у меня нечасто. Птицы кружили у нас над головой, вокруг нас, вокруг друг друга. Я научилась их слушать. Веселей, выше нос, выше нос, говорили дрозды со своим дроздовым акцентом. Птичка, птичка, птичка[36], вопили кардиналы, повышая ставки.

Я слушаю их в эту самую минуту, когда пишу эти строки. Иногда просто невероятно, какой они поднимают гвалт, словно пытаются перекричать все прочие звуки нашего квартала. А потом гвалт умолкает, и я слышу глухой перезвон бутылок. Выглядываю в окно и вижу дряхлую азиатку в стеганой куртке и шерстяной шапке: она идет по улице, толкая перед собой тележку с пустыми бутылками. В прошлом году она принесла нам рассаду помидоров в благодарность за то, что мы приберегаем для нее стеклянную тару. Звон-перезвон: целый день тянется неиссякающий поток стариков