Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир

с бутылками в сумках и тележках. Птицы велят мне ни о чем не беспокоиться, говорят, что беспокойство, с которым я иногда не могу сладить, – по большому счету ерундовое. Говорят, что это нормально, когда чувствуешь себя букашкой по сравнению с размахом вселенной. Порой от того, что умаляешь себя и становишься скромнее, становишься сильнее, добрее.

Отец научил меня мысленно готовиться к худшему, но научил и другому – бесстрашно делать шаг в неизвестность. Воронки от бомб, оповещающие тебя, что жизнь – это боль, внушающие тебе, как зыбка земля под ногами, могут подстегнуть в тебе храбрость. В моем случае они стали воротами, и, войдя в эти ворота, я стала писателем – писателем, а еще матерью, подмечающей, что ее младший сын не вполне свободен от этих наследственных черт.

– Если хватит сил, я бы с удовольствием снял последний документальный фильм о Вьетнаме, – сказал мне недавно отец. – Местом действия будет тропа Хо Ши Мина[37].

Он поясняет, что спустя полвека после того, как американская авиация осыпала Тропу Хо Ши Мина бомбами, ее отдаленный нетронутый отрезок по соседству с Камбоджей теперь стал заповедником вымирающих видов. По колеям, где когда-то мчались нагруженные оружием грузовики северных вьетнамцев, теперь горделиво выхаживают тигры. Слоны, огибая гигантские воронки от бомб, ведут слонят на водопой в джунглях. Птицы и обезьяны редких видов окликают друг друга в кронах деревьев, когда-то служивших солдатам коммунистического режима камуфляжем от американских самолетов. В других районах крестьяне превратили воронки в садки, где разводят рыбу: эти мини-озера, заполненные грунтовыми и дождевыми водами, кормят вьетнамцев.

– Это будет история возрождения, – говорит он мне.

Деревья обледенели, и птицы распушают перья, чтобы не замерзнуть. Мне кажется, в другой жизни мой отец был бы исследователем птиц. Иногда я ловлю его на том, что он сидит у окна и наблюдает за ними.

⁂

Я завершила тот год вместе со своей семьей в маленьком городке в окрестностях мегаполиса. Мы отправились в лес. Ходили кругами, оставляя отпечатки подошв на мягком снегу. Мой старший, в пуховике казавшийся поникшим великаном, вытоптал на поляне свое имя. Мой младший, надев беговые лыжи, съехал с одной горки, а потом с другой, стремительно преодолевая нерешительность. Лес был небольшой, далеко не бескрайний, и скоро мы дошли на лыжах до другой поляны, где увидели, что над нашими головами пикируют и ругаются между собой черные вóроны. Когда они, кружась, скрылись вдали, мы мельком увидели кое-что бескрайнее – небо, протянувшееся вдаль и дальше всех далей, соединяющее между собой разные места, небо, по которому я когда-то в детстве летала взад-вперед (из Англии – в Японию, из Японии – в Канаду и обратно), пока наконец-то не приземлилась.

Почти всю жизнь я живу в Торонто. Этот крупный город, как и большинство таких городов, соприкасается с природой лишь поверхностно и отстраненно, через городские парки. Город, с которым я сама до недавних пор соприкасалась лишь отстраненно. Я спрашиваю себя: станут ли мои сыновья когда-нибудь говорить о Торонто не так, как я? Возможно, они станут говорить о нем с той неподдельной тоской, которую приберегаешь только для мест, откуда ты родом? Помогут ли птицы моим сыновьям укорениться там, где они приземлятся? Надеюсь, помогут.

Долгое время я никому не говорила, что пишу о птицах книгу. Называла ее по-разному, сообразно своему настроению, – то «проект», то «несколько фрагментарных текстов», а в итоге, наконец, – и это, пожалуй, самое верное обозначение, – «скетчбук».

Когда я наконец-то стала рассказывать о теме книги, то подивилась: сколько людей делились со мной идеями или рассказывали о своей увлеченности бёрдингом! Казалось, в моем окружении – одни сплошные бёрдеры: кланяются небу в пояс, выстраивают свою жизнь вокруг орнитологических удовольствий, высвобождают время, чтобы сделать куда-нибудь крюк, поставить дела на паузу, подчиниться своему капризу. Будучи кочевниками ввиду своей биографии, а также по любознательности и творческому духу, они, однако, заботливо относились к каким-то географическим точкам, что меня удивило и глубоко тронуло.

Что их объединяет? – задумалась я. Может, какая-то общая черта характера? Обладают ли они особой силой зрения – возможно, чем-то вроде полноспектрального зрения, которое дано самим птицам, способностью видеть сквозь туман, находить затерянные тропы? Я листала биографии известных бёрдеров, выискивая какую-нибудь подсказку, какой-то намек на мироощущение или жизненные цели, которые были бы для них общими.

Обнаружила, что некоторых бёрдеров птицы пленили тем, что совершают ежегодные перелеты, других – пестротой внешности, а третьих – своей изобретательностью. Кто-то приохотился к бёрдингу в детстве, а кто-то открывал для себя птиц в весьма зрелом возрасте.

Среди них были поэты. Взрослые люди, чьи родители были натуралистами. Наблюдательные дети. Малолетние правонарушители, получившие шанс начать с чистого листа, бывшие военнопленные, орнитологи-любители и охотники с добрым сердцем. Они набредали на это увлечение случайно. Или получили интерес к птицам по наследству. Среди них были неприкаянные иммигранты и состоятельные дилетанты. Активисты-экологи и заядлые путешественники из высшего общества. Они меняли бутылку на бинокль. Приходили к этому, что-то потеряв, надеясь познать сверхъестественное, размышляя, как прожить земную жизнь. Птицам откликались неутешно-тоскующие струны их душ, струны надежды в их душах. Этим людям было свойственно некое особенное одиночество. Эти люди отличались кипучей общительностью. Эти люди нашли утешение в жизни.

Бёрдеры, которых я повстречала на книжных страницах и в жизни, не имели между собой почти ничего общего, кроме одного простого секрета: если ты прислушиваешься к птичьим голосам, каждый день пройдет с песнями.

⁂ Я за птиц

Леонардо да Винчи (1452–1519) в своем знаменитом кодексе (записных книжках) анализировал полет птиц, чтобы разобраться в устройстве летательных механизмов, а также был известен как зоозащитник. Он часто ходил во Флоренции на рынки и покупал птиц в клетках только для того, чтобы отпустить на волю.

У Чарльза Диккенса (1812–1870) был любимый ручной ворон Грип, частый эпизодический персонаж его прозы. Поговаривают, что Грип был реальным прототипом птицы из «Ворона» Эдгара По.

Уильям Фолкнер (1897–1962) коллекционировал птичьи яйца и подкармливал воробьев – всегда носил с собой кусочек хлеба для птиц. «Так я смотрю на птиц, и мне становится хорошо»[38].

Джордж Плимптон (1927–2003) – человек крайне многогранный: журналист, редактор и профессиональный дилетант – увлекся бёрдингом в качестве хобби, но признавал, что способности и познания у него по этой части «скорее обрывочные». «Мне часто приходило в голову, что в роли бёрдера я похож на человека, который при отсутствии музыкального слуха и весьма скромном – один-два урока – музыкальном образовании обожает играть на флейте: вероятно, не без определенного удовольствия, но с неопределенным результатом».

Роза Люксембург (1871–1919), которую называли «революционеркой, любившей птиц», уверяла, что понимает язык птиц, и однажды заявила: «Я чувствую себя как дома во всём мире – везде, где