Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Утром стало видно, что судно бросило якорь вполуверсте от суши – ближе было не подойти из-за мелей. Полдня стояли бездвижения, потому что дул изрядный ветер, а после обеда, едва волнение на морепоутихло, с берега, отчаянно работая веслами, сорвалась целая флотилия лодок. Вних сидели смуглые люди с обмотанными тряпьем головами, ужасно похожие наморских разбойников.

Пароход был в два счета взят на абордаж.Пираты гуськом вскарабкались по спущенному к воде трапу и с пугающей быстротойразбежались кто куда. Одни хватали за руки пассажиров и волокли к борту;другие, наоборот, не обращали внимания на людей, а ловко взваливали на плечиузлы и чемоданы.

Штурман Прокофий Сергеевич, с которым Лисицыназа время плавания успела подружиться, объяснил, что это такой яффский порядок:разгрузкой кораблей монопольно владеют два клана арабских грузчиков, причемодин ведает людьми, а другой багажом, и это разделение блюдется строго.

Бабы-паломницы, подхваченные жилистыми рукамипоперек талии, отчаянно визжали, некоторые пробовали и отбиваться, награждаяохальников весьма существенными тумаками, но привычные носильщики толькоскалились.

Не прошло и двух минут, а первый баркас,набитый потрясенными богомольцами, уже отвалил от борта, за ним тут жеприпустил ялик, груженный котомками, чайниками и посохами.

Следующая лодка заполнялась столь же быстро.

Вот и к Полине Андреевне подлетел распаренныйтуземец, ухватил за запястье.

– Благодарю, я сама...

Не договорила – лихой человек играючиперекинул ее через плечо и засеменил вниз по трапу. Лисицына только ахнула.Внизу качалась и искрилась вода, руки у носильщика были жесткие и в то же времяудивительно нежные, так что пришлось подавить в себе некое приятное ибезусловно греховное шевеление.

Еще четверть часа спустя заволжская паломницаступила на землю Палестины и заплескала руками, силясь удержать равновесие, –за две недели отвыкла от тверди.

Прикрыла ладонью глаза от слепящего солнца.Огляделась.

Как же здесь было нехорошо!

То есть, в маленьких русских городах тожебывает очень нехорошо – и убого, и грязно, и тошно от окружающей нищеты, но тамв лужах отражается небо, над проваленными крышами зеленеют деревья, и в концемая пахнет черемухой. А тихо-то как! Закроешь глаза – шелест листвы, жужжаниепчел, недальний колокольный звон.

В, Яффе же все без исключения органы чувствдоставляли паломнице сплошные неприятности.

Глаза – потому что повсюду натыкались на грудыгниющих отбросов, кучки рыбьей требухи, всевозможные и ничуть не живописныелохмотья, а помимо того еще слезились от пыли и норовили зажмуриться отнестерпимо яркого света.

Язык – потому что вездесущая пыль немедленнозаскрипела на зубах, будто рот набит наждачной бумагой.

Нос – потому что аромат апельсинов, давечапоманивший Полину Андреевну, оказался совершенной химерой; то ли вовсепримерещился, то ли не выдержал соперничества с доносившимися отовсюду миазмамигниения и нечистот.

Про уши и говорить нечего. В порту никто неразговаривал, все орали, причем в полную глотку. В многоголосом хоре лидировалиослы и верблюды, а над всей этой какофонией плыл безнадежный баритон муэдзина,казалось, отчаявшийся напомнить сему вавилону о существовании Бога.

Более всех прочих физических чувств досаждалоосязание, ибо стоило Полине Андреевне миновать турецкую таможню, как впереодетую монахиню со всех сторон вцепились попрошайки, гостиничные агенты,извозчики, и разобрать, кто из них кто, было невозможно.

Плохонький русский городок напоминаетчахоточного пропойцу, которому хочется дать копеечку, вздохнув над егогоремычной судьбой, а Яффа показалась Полине Андреевне то ли бесноватым, то липрокаженным, от которого только зажмуриться да бежать со всех ног.

Скрепляя дух, госпожа Лисицына строго сказаласебе: монахиня не должна бежать и от прокаженного. Чтобы отрешиться от мерзостии зловония, устремила взгляд выше, на желтые стены городских построек. Но и ониоказались не отрадны для глаза. Безвестные строители этих непритязательныхсооружений были явно лишены суетного стремления впечатлить потомков.

Подхватив чемодан, а саквояж зажав под мышкой,Полина-Пелагия двинулась через толчею к узенькому ступенчатому переулку – там,по крайней мере, можно будет найти тень и решить, как действовать дальше.

Однако выбраться с площади так и неполучилось.

Небритый человечек – в жилетке и брюках, нопри этом в турецкой феске и арабских шлепанцах – торжествующе ткнул в нее пальцем:

– Ир зенд а идишке! [9] Идемте скорей, я отведувас в отличную кошерную гостиницу! Будете, как дома у мамы!

– Я русская.

– А-а, – протянул небритый. – Тогда вам вон ктому господину.

Полина Андреевна взглянула в указанномнаправлении и радостно вскрикнула. Под широким полотняным зонтом на складномстульчике сидел приличного вида мужчина в темных очках; в руке он держалтабличку с милой сердцу славянской вязью: «Императорское Палестинское общество.Проездные билеты и наставления для странников ко Гробу Господню».

Пелагия кинулась к нему, как к родному.

– Скажите, как бы мне попасть в Иерусалим?

– Можно по-разному, – степенно ответствовалпредставитель почтенного общества. – Можно железной дорогой, за три рубляпятьдесят копеек: всего четыре часа, и вы у врат Старого города. Сегодняшнийпоезд ушел, завтрашний отправляется в три пополудни. Можно восьмиместнымдилижансом, за рубль семьдесят пять. Отправление завтра в полдень, в Святой Градприбудете ночью.

Паломница заколебалась. Путешествовать поСвятой Земле в дилижансе? Или, того пуще, по железной дороге? Как-то этонеправильно. Будто едешь в Казань или Самару, по хозяйственной надобности.

Ее взгляд упал на группу русских богомольцев,собравшихся на краю площади. Они постояли на коленях, целуя пыльную мостовую,потом двинулись вперед, широко отмахивая посохами. Однако на ноги поднялись невсе. Два мужичка привязали к коленкам по большому лыковому лаптю и сноровистозашуршали вверх по улице.

– Так и будут ползти все семьдесят верст доИерусалима, – вздохнул представитель. – Какой вам билет, надумали?