Русская нарезка - Павел Кушнир

Задевая усиком лысый край вестибулярного мандибулы пожни хохот из-под

Его прервал

Товарищи, Гитлер воскрес!..

Нет! Нет! Какой пиздец! — послышались весёлые и развесёлые голоса. Суровый политрук сделал ебло Чингис­хана, но ему на башку внезапно обрушился барабан. Глядя на надетый с угрюмым цинизмом на заслуженную голову ра­ботника таинственный барабан, я поневоле задумался над словом «барабан». Вскоре мне пришёл пиздец. Барабан, ка­залось, надели не на его голову, а в мою, ещё и выстрелили из концепта «барабан» мной сквозь смыслы и ассоциации в далёкую ужасную суть, живую липкую сущность пустого вибрирующего барабана «барабан». Обарабанившись, я ба- рабанно выбарабанился по барабану барабанов, и, казалось, также становился барабаном, и точка невозврата была близ­ко. Спас меня политрук. Он сорвал с себя барабан. — Кто это сделал?! Убью, сука! — крикнул, освободившись, полит­рук. Раздались выстрелы, крики, звуки глухо падающих жир­ных обездвиженных тел на пол. Кто-то оглушительно рыг­нул. Я посмотрел на себя и увидел Биографию Гитлера

В разделе «разное» рекомендуем вам «Гитлер. Харизма- тичный лидырь» Lieder — lieber Лидер — либер(ал) Лидер — лодырь — любирь Ультразвуки цикады

— Ни хуя себе цикада, — сказал Японец глядя на то как цикада подмяла под себя его дом и раздавила своим весом, как орех. Я открыл себя ближе к концу, и действительно, во мне было написано что Гитлырь воскрес

Книга Конева вызвала летучую мыш и споры в окололи­тературных кругах. Около колоколообразной кривой, про­черченной полётом летучей мыши, шесть томов (и когда только успел СТОЛЬКО написать) маршальских фантазмов

Причём первый начинался сразу с матерного слова «хуй- ня» и последний заканчивался тоже словом «хуйня». Неуди­вительно что рецензия в журнале «Ёбаный Пиздец» на ше­девр Конева называлась <Хуйня. Opus Magnum усопшего Маршала»

Но с ужасом рецензент — вдруг понял что его рецен­зия — стала частью текста книги — во 2-ом Издании

Избежав смерти на войне, послевоенные посткарьерные манёвры я не снёс, ссучился духовно, одно хорошо: я стал потарчивать, затем и по-настоящему торчать, и к 1947 году был уже самым что ни на есть ёбаным наркоманом в погонах. Войска наши в целом уже в предвоенное десятилетие имели неплохой психоделический опыт: в ходу были стимуляторы, не забылся и хорошо освоенный в Гражданскую войну кока­ин, везли из Средней Азии приличного качества опиаты, и начинали появляться первые ростки синтетических галлю­циногенов. Нападение Гитлера, его ёбаный превинтивный удар, сорвало наши планы покорения мира и надолго заста­вило забыть окрыляющий успех первых советских синтети­ческих триптаминов. Я не углубляюсь в вопросы уторчанно- сти нашей армии в целом и её связи с большой политикой: эта книга — исповедь маршала-наркомана, а не анализ кука­реканья бразильских петухов. Первый раз, как сейчас помню, до зверского пиздеца я докурился с маршалом Жуковым. Это случилось осенью 1946 года, в Москве, в элитном наркопри­тоне для высшего комсостава Сухопутных войск. Жуков пришёл не то чтобы в хлам пьяный, но изрядно подшофе, выкурил два косяка в одну харю и сел делать точки.

Эй, Конев! — сказал Жуков, — давай-ка я тебя накурю сейчас в пизду. Хочешь?

Почему бы и нет, — согласилось то, чему недолго ос­тавалось быть мной. Жуков сделал мне точку, другую, тре­тью. Я курил, кашлял, охуевал, ржал, блевал и постепенно переходил назначенный мне, наверное, Богом придел пони­мания. Жуков, как хлыстом, гашишом гнал меня в неведомое. Например: Гюньчюкь. Что это? Qui est-ce? Quen es?

Гюньчюкь — булава из сырой массы аналютических оца- рышей, выполненная в ммосштоебе 1:1,289 и подвешенная сбоку на пояс к носителю некоей избранности, которую и символизирует Гюньчюкь. Жуков уверял, что

И вдруг. (Нет вот не вдруг а перед собой надолго рас­пространив сначала чувство вскоре предстоящего события затем даже интуицию о характере этого события) вдруг Жу­ков превратился в Жука! После чего передал мне телепати­чески цитату из мистической книги Корнея Чуковского «От Двух До Пяти» Философия искусства «Я так много пою, что комната делается большая, красивая» присовокупив целый кус из Олдоса Хаксли «Продолжительное или непрерывное пение или крик могут вызвать сходные, но менее выражен­ные результаты. Если певцы не очень хорошо обучены, они склонны выдыхать больше воздуха, чем вдыхать. Поэтому концентрация двуокиси углерода в альвеолярном воздухе и крови возрастает, и при сниженной эффективности цереб­рального редуцирующего клапана становится возможным духовидческий опыт.» Буквы сквозь меня пронеслись, как воспалённые цифры. Как можно выдыхать воздуха больше, чем вдыхать? После чего я выдохнул, не считая.

Плоть Жука была не очень плоть, совсем не как, скажем, обычная чужая плоть сослуживца. Примером может служить женщина артистка в красивом платье, на сцене, когда её больше вдохновением формы плоти легчают без видимого тления тяжести приближаясь образу себя, что мы можем уви­деть при наших встречах в духовном мире. Плоть Жука была в совершенной форме, как он расправил мощные блестящие надкрылия. Также подобное мы можем увидеть в плоти ре­бёнка или святых. Тайна любимого лица тоже светлая плоть без коросты и тления, видимая любящему. Я, конечно, не любил Г. К. Жукова, он также был далёк, вопреки распро­странённому мнению, от святости, далёк от детства, поэтому обрюзгшая, с нечистым дыханием форма в форме и теперь

Совершенство симметрии, чистота линий, холодный жи­вой механизм чеканной плоти Жука — словно воплощение Идеи Жука

Тогда же он мысленно предложил мне последовать за ним и принять форму Коня. Он показал мне жертвоприношения и жестокую линию рабов идола превознесённого Коня. Только такого человека, как тов. Жуков, могли привлечь кар­тины такого унижения, таких истязаний. Ощутив как я от­толкнул его мысли, Жук переплёл и заменил волну, соблаз­няя меня совершенством и силой формы Коня. Но я уже плевался и просто уже себя осенил Крестным знамением, твёрдо желая оставаться в образе, напечатлённом Всевыш­ним. Негодованию Г. К. Жукова не было предела. Он вы­простал яйцеклад и пытался отложить в меня яйца, чтобы затем меня сожрали его мерзкие личинки. Мне пришлось покинуть притон и отправиться домой, проклиная Жукова и его гюньчюкь. Но я не знаю, что там добавил в свой га­шиш Жук или как взял такую власть — уже находясь дома, против моей воли, я совершенно поменял форму и стал ка­кой-то ужасной карикатурой или пародией на лошадь. При этом я слышал торжествующее хихиканье Жукова, перехо­дящее в скрипы цикады. Невероятным усилием военной воли над уторчанным сознанием мне удалось вернуться в челове­ческий облик. Мне было холодно и грязно, и Конь, мой двойник, беспокойно вертелся внутри неподалёку.

Я решил навестить Рокоссовского. Мы с ним практически