Русская нарезка - Павел Кушнир

только люди, но и полифониче­ские мотыльки. Он знал что не будет принимать решений.

Перед ним, следовательно, никогда не откинут тряпку с узорами, под которой ответ на вопрос, кому они служат, кто питается разницей курсов их масок и лиц. Чем, кроме ком­бинации букв, вообще может быть несвободное существо. разрастание мысли или чувства, подчинение всей себя её диктующему томлению. были страшные сны. я видела насилие, расчленённые тела, кровь, смерть людей. упоение кровью. видела и никогда не разделяла. Сны лишали меня сил. Иногда я перестаю понимать размер предметов, забы­ваю, где я нахожусь, или не могу читать и писать. В других местах его знание, он сам, каким он стал, наверняка бессмыс­ленны. Чужеродны, не могут быть прочитаны. Всё зависит от воли. Прошёл год. Это был зимний день. Ушёл рано, ещё до рассвета. Собиралась встать, несколько часов спустя, посмот­рела на бордовый кусок пола в солнечном луче, там была пыль. Наши сны и почерки за годы совместной жизни сбли­жаться. Я встала и подошла к окну, отодвинула голубую штору. На ней маленькое коричневое пятно. Снег шёл, когда я ещё смотрела на штору и свои руки, ногти, под которыми тоже пыль и краска, но когда посмотрела на улицу снег пре­кратился. Сразу. Он перестал идти так резко что я это слы­шала как щелчок из соседней комнаты. Позвонили в дверь; открыла, и они внесли. Он был не в той одежде, в которой выходил из дома. Жив, но без сознания. Потом приехал.

не знала, что говорить и что думать. Смотрела на его лицо. Столько раз его видела спящим. Было точно так же. дышал ровно. в последнее время стал гораздо меньше курить.

Незнакомые двое — не люди, но и не мотыльки — ушли без слов, а. долго сидел тоже не говоря ни слова. Я уловила быстрый полифонический обмен между. и какой-то ча­стью меня. Потом прямой обмен мыслями, первый в моей жизни опыт искусственного полифонического разговора. Я знала естественный, в детстве, с бабушкой, тёплый, чудес­ный, живой. Этот ошеломил меня своей холодной силой, я помню своё удовольствие от полной невозможности сопро­тивляться, которое смешалось с горечью, болью от смысла послания. Знаете, как это бывает, сначала у вас очень хоро­шие друзья, потом у вас очень хорошие враги, а потом у вас очень плохие друзья.

Вылил два горячих чайника воды в таз. Он как-то жалко улыбнулся мне.

— Теперь лучше не смотри.

Снял чёрную рубашку и посмотрел на свою грудь. Над одним соском тонкий, едва заметный шрам от пореза, над другим белое пятно от ожога «впитаться через новые раны старые шрамы и чистую кожу» хорошо в ослабленной фор­ме когда он живой то без ритуалов

Нанёс себе новые раны. Нож с маленьким треугольным лезвием и ручкой лёгкого серебристого, тонкой, изогнутой, маленькой, будто для детской руки. Я им иногда пользова­лась и заметила, что с него легко смывалась любая краска. Несколько раз ткнул себе в грудь. Хорошо рассчитал силу. Кровь несколько минут текла из маленьких ранок, затем уня­лась. Аккуратно вытер. Сделал ещё два длинных пореза, один совсем царапина, другого кровь сразу и полилась бойко тер­пеливо ждал через шесть минут ясно что ждать придётся долго, и остановил кровь усилием воли. Первый раз видела этот приём в действии, удивилась, зачем так долго ждал. Он побледнел. На рубашке не осталось сухого места. Тихо в во­ду — мгновенно исчезла в воде. На исходе утра резко встал в постели, открыл глаза.

Он звал меня. спросил, какой сейчас год. я назвала. он сказал, что этого не было, что это прошлое, но его не бы­ло. обхватил голову руками. Когда он изображал отчаяние этим жестом, то никогда не сжимал руками голову. В тот мо­мент изо всех сил. Я даже пыталась разжать ему руки. Привя­зала его ремнями. Мне тогда часто приходилось это делать. Он успокоился, распевал песни. ждал звонка, примчался обвешанный сумками, пакетами. собрал кинопроектор, что-то не заладилось. спросил, сможет ли без фильма, от­ветил, что видит его хорошо. он диктовал ему бессмыслен­ные слова. к чему-то прислушивался изо всех сил. при­тих, только дышал теперь тяжело. чтобы развлечь меня, стал играть лицом, меняя черты и возраст. показывал исто­рию в лицах, не вставая с кресла. не отвечал, он был в сво­их мыслях. похож на человека, лежащего в долгой и тяжё­лой болезни. почему мне никогда не хотелось его напи­сать?

.. .смотрел на мои ноги.

Как это странно выглядит. Ведь это некрасиво.

А кому-то очень нравится. — Пошевелила пальцами.

У обезьян они. зато. умеешь бегать? Любишь?

Не очень. Нет. — Сняла с юбки волос. Чей-то чужой волос, яркого, медного цвета.

А я умею. Люблю здесь бегать. — Решал, уйти ему сейчас или подождать, не возобновит ли нужный контакт. В нашем доме не думал надавить, ему легче было уйти. Окинул меня каким-то особенным взглядом, как подросток учитель­ницу. Встал, потянулся, карикатура на кота, собирать сумки, отцеплять доски, с одной из них стёр всё, что написал. Мне почему-то не хотелось, чтобы он уходил.

Спасёте себя. — Он сцепил руки за головой. — Вы не видели войны, ни этой, ни последней — дикая агония чело­века, серьёзно, агония, так и есть. Мундиры делают из вас насекомых. Вам нельзя сливаться в одно существо, надевать форму.

— А как же тогда у вас — Лейтенант?..

1972 год. Мы почти перестали выходить из дома. Вакцину пустили в производство, мы должны отмечать. Не хотелось даже вставать с постели. Делал всё за нас. Принёс несколько ампул первой партии, позвал гостей. Как понимаю пришли взглянуть на. чтобы решить что с ним будет дальше что с ним делать. Визит их угнетал, наша жизнь для них чужая нищета, хотя жили очень хорошо, более обеспеченной жиз­ни чем в то время у меня потом никогда уже не было. В от­личных костюмах, но деревенские лица.

Разглядывал ампулы с вакциной. Думаю, он понимал, что сделал большое дело, чего большинству людей не удаётся. Не удаётся сколько-нибудь изменить наш мир. Я надела бе­лый свитер. Интересный оттенок белого. Холодный и тёп­лый одновременно. Автор книги «От иммунитета к психиче­ской деятельности». Ирония над стилем научных статей. Хорошо вести себя за столом. Выслужить снисхождение, потеряв остатки авторитета. платиновые перстни. мятеж и засуха. первая степень алхимического огня. февраль­ское солнце. Каирский университет.

Стилизованное изображение пропеллера. Он прочитал крошечный значок на перстне полифоническим приёмом резкого увеличения остроты зрения, приближения далёких предметов. Как поэму, зачитывал конвенцию о психотроп­ных веществах. чувствовал обманутым. вечер