Аромат изгнания - Ондин Хайят

и села на веранде. Вторая тетрадь лежала в шкатулке. Она осторожно взяла ее в руки и открыла. Когда она уже собиралась начать читать, скрипнула дверь. Вошел Прескотт, обнюхал протянутую руку и забрался к ней на колени, а она погрузилась в рассказ своей прабабушки.

Вторая тетрадь

13

Двадцать четвертого апреля 1915 года стало для нас самым черным днем. До нас дошла весть, что около шестисот армянских интеллектуалов арестованы в Стамбуле. Среди них было много друзей деда. Мне едва исполнилось четырнадцать, я еще не могла в полной мере оценить это событие, но поняла, что происходит что-то серьезное. Дед целыми днями сидел в своем кабинете, принимая людей, или уходил, нанося визиты турецким властям. Первое, что я ощутила в этот период, было глубокое чувство брошенности, потому что дедушка был так занят, что я его почти не видела. Он старался раздобыть информацию, выяснить, где держали жертв облавы. Пытался даже спасти нескольких человек, которых знал, обращаясь к депутатам Османского парламента. Но вскоре ему стало известно, что один из его лучших друзей – между прочим, обладающий депутатской неприкосновенностью – тоже был арестован. Тогда он в полной мере осознал происходящее, и я видела, как дед опустил руки. Все жесты открытости младотурецкого правительства были лишь обманом, приманкой с целью завоевать доверие армян, проникнуть в их тайные замыслы и узнать руководителей, чтобы в нужный момент нанести более точный удар. Затем армянские солдаты были разоружены, сосланы на каторжные работы и расстреляны. Министр внутренних дел Талаат-паша послал телеграмму младотурецким ячейкам: «Правительство приняло решение уничтожить всех армян, проживающих в Турции. Надо положить конец их существованию, даже ценой преступных мер. Не следует считаться ни с возрастом, ни с полом. Сомнениям и щепетильности здесь нет места». Принятие Временного закона о депортации 27 мая 1915 года узаконило резню и грабежи. Представители правительства без колебаний смещали местных чиновников, выказывавших чрезмерную мягкость.

Во многих провинциях агенты правительства взяли на себя труд собрать именитых граждан и мужчин старше двадцати лет. Их увозили из родных краев и посылали на тяжелые работы. Так было легче собрать потом женщин и детей, чтобы депортировать, в свою очередь, и их.

И тогда дед начал готовиться к нашему бегству. Мы упаковали свои вещи. Я не могла поверить, что должна покинуть место, которое так любила. Долгими часами я смотрела на сад, такой красивый весной. Однажды вечером, во время ужина, в дверь постучали. Все вздрогнули. Стучал, разумеется, не друг – удары были яростные, – мы все прекрасно это понимали. Время застыло. Я встретила взгляд деда. Происходило что-то ненормальное. Я открыла было рот, чтобы заговорить, но не смогла издать ни звука. Дед напрягся, подбирая слова, и велел слуге открыть. Тот не двинулся с места. Дед настаивал, удары становились все яростнее. Дверь распахнулась. Дед на мгновение закрыл глаза, как будто обращая к небу безмолвную молитву. Вошли четверо турок в сопровождении нескольких солдат. Недобрым ветром повеяло в доме. Они окликнули деда, тот встал, побледнев, и пошел к ним. Они направились прямо к тайнику с оружием, о существовании которого я знала, потому что шпионила за всем, что происходило в доме, и мне стало ясно, что на деда донесли. Но это оружие – а было его немного – являлось лишь предлогом для его ареста, потому что такая у турок была стратегия – сажать в тюрьму именитых граждан. Я бросилась на шею деду. Он обнял меня очень крепко. В его объятии я почувствовала безмолвное прощание. Он наклонился ко мне, и его голос полился тонкой струйкой:

– Я всегда буду с тобой, Луиза. Никогда не забывай свои корни и сохрани все воспоминания… Обещай мне, – сказал он.

– Но, дедушка…

– Будь мужественной, моя Луиза.

Потом он нежно поцеловал маму, чьи глаза наполнились слезами, папу, который вдруг стал маленьким мальчиком, оцепеневших Пьера и Марию. Не забыл он и Прескотта, который отчаянно замяукал. Я хотела удержать его, закричать: «Дедушка, никто не может причинить тебе зла! Не ходи с ними, умоляю тебя, не ходи!» – но вновь не смогла издать ни звука. Он уходил, окруженный солдатами. Рыдание вырвалось из моей груди, и что-то во мне закричало: «Ты больше никогда его не увидишь!» Я с воплем бросилась к нему, но солдаты оттолкнули меня и увели его. Папе пришлось скрутить меня, чтобы я не побежала следом. Перед тем как сесть в повозку турок, дед обернулся. В последний раз я встретила взгляд его бесконечно голубых глаз и не увидела в них ни единого облачка, как будто буря, бушевавшая вокруг, не могла замутить столь прекрасный пейзаж. «Луиза, я всегда буду с тобой», – словно говорили они мне.

Никто не мог угомонить меня в эту ночь. Мария, тоже очень возбужденная, в конце концов уснула. Измученная мама осталась сидеть рядом со мной. Я вдруг провалилась в сон, но тут же проснулась, вся в поту, зовя дедушку. В следующие дни я отказывалась ходить в школу и сидела в своей комнате. Я не плакала и ни с кем не разговаривала. Я даже отказывалась есть. Мама забеспокоилась и позвала врача. Тот сказал, что у меня больна душа и он ничего не может поделать. Все пытались меня образумить.

– Оттого, что ты не ешь, дедушка не вернется, – говорила мне мама.

– Но куда они его увели?

Наконец папа привел Жиля. Для меня было потрясением увидеть его после всех этих событий. Когда он крепко-крепко сжал мою руку, я почувствовала, как жизнь возвращается ко мне, и не смогла удержаться от слез.

– Они увели дедушку! – проговорила я, рыдая.

Жиль обнимал меня, гладил по лицу и шептал ласковые слова, покрывая мои губы поцелуями. Только тогда я почувствовала, что мало-мальски пришла в себя, и уснула, сжимая его руку в своей. Он оставался со мной несколько дней и вернулся в приют, только когда убедился, что я здорова и невредима.

Папа каждый день справлялся о дедушке, но получал лишь скудные сведения. Жизнь стала такой грустной! Как мне не хватало дедушкиной доброты! Я часто заходила в кабинет и трогала его вещи, просто чтобы почувствовать его присутствие.

Через несколько дней Алия пришла домой очень возбужденная. Она слышала, что некоторых заключенных турки выведут из тюрьмы и проведут по городу. Передо мной забрезжил слабый огонек надежды. Мы должны были пойти туда, для нас это была единственная возможность увидеть дедушку. Мария осталась