Пепел и пыль - Ярослав Гжендович

* * *

Я ехал молча, опершись на руль и ощущая между бедрами вибрацию мощного семисотпятидесятикубового двигателя Марлен, и смотрел, как свет фары поглощает очередные метры дороги. Я был Тем, Кто Едет. Не более.

В голове билась та же мысль, что всегда.

Пепел и пыль…

* * *

Едва подъехав к дому, я заметил – что-то не так. На стенах, дверях и окнах должны были светиться зеленым и желтым мои охранные знаки, которые я изобразил с помощью Ка охры и оленьей крови, как учил Сергей. Мои ястребы, солнца и волки. Знаки, видимые только в Междумирье, превращали мой дом в неприступную крепость, оберегая его Ка и не позволяя ни одному здешнему созданию его найти. Но на двери их не было видно. Зато имелись предупреждающе горящие красным символы, похожие на те, что я видел дома у Патриции.

Ведьма. Она не только меня предала, но пометила мой дом и сорвала печати.

На заборе сидел серый в полоску кот и лизал лапу. Еще один, черный, лежал в садике перед входом. Хорошо – значит, внутри чисто. Кошкам все равно, тот свет или этот: они тут же убегают, если приближается опасность. Раз они здесь сидят, а другие бегают по моей улочке то тут, то там, внутри никого нет.

Сосредоточившись, я сумел разглядеть вход в мой дом в реальном мире, просвечивавший сквозь Ка словно призрак. Дверь была открыта, с бронированной коробки бессильно свисали перерезанные засовы, два замка́ полностью распотрошили, будто вывинтив их из дверной панели.

Подняв обрез, я осторожно вошел внутрь, словно захватывая вражеский бункер. Пол под ногами устилало содержимое полок, я топтал лежащие лицом вниз книги, распростертые как мертвые птицы, давил собственную одежду и клочья распоротого матраса, треща осколками стекла. Мертвое, поломанное Ка всего моего состояния и моей жизни.

Когда оказываешься жертвой ограбления или кражи, хуже всего не потеря, а ощущение, будто тебя изнасиловали – первобытное, уходящее корнями в дремлющего внутри нас первобытного охотника. Будто враг осквернил твой священный очаг, вломился в логово. В то место, которое должно оставаться неприкосновенным. Тебя изнасиловали, лишили власти над самим собой и собственной жизнью.

Так, как меня. Я осторожно шел через пепелище, а обломки моей жизни хрустели под подошвами.

Враг вошел туда, куда ему хотелось. Он забрал, что хотел, и ушел, а ты остался бессилен. Он украл твое имя. Украл даже суверенность. Украл тебя у тебя самого.

Я даже не подозревал, насколько близок к истине. Отчаянно стараясь сориентироваться в царящем вокруг бардаке, я упустил самое важное. А когда понял, обрез со стуком выпал из моих рук на пол, а я сполз по стене.

Здесь нет меня.

Украли мое тело.

Мое беспомощное, бессильное, погруженное в глубокую летаргию, бородатое, местами покрытое татуировками, потрепанное временем, алкоголем и табаком тело.

Я долго стоял в оцепенении над циновкой, тупо ее ощупывая в надежде, что мои восемьдесят пять килограммов мяса и костей каким-то образом под нее завалились. А потом сел на Ка собственного пола, глядя на разбросанные вокруг вещи.

Я оказался в плену Междумирья, не зная, жив ли еще.

Мне было доступно многое. Я мог перейти между мирами и освободить тех, кто был в состоянии мне заплатить, а иногда и тех, кого мне хотелось. Я умел сражаться и побеждать.

Но, чтобы вернуться в мир живых, мне требовалось собственное тело.

Какое-то время я молился, бессильно и отчаянно, но, как и в реальном мире, понятия не имел, слышит ли меня кто-нибудь и захочет ли помочь. Это не загробный мир, не чистилище или ад. Это аномалия. Щель. Дыра, в которую ненароком попадают заблудшие души. Ошеломленные, не знающие своего пути, ничего не понимающие. Потерпевшие крушение. Это размытая граница между тем миром и этим. Междумирье. Здесь нет хорового пения, милости, кары или отмеченной Светом дороги на ту сторону. Только пепел и пыль.

И, так же, как там, Бог помогает лишь тем, кто сам себе помогает, не выходя при этом из тени. Наверняка чтобы вера не стала знанием. Если он вообще сюда заглядывает.

Кое-как придя в себя, я направился к выходу. Единственное, что у меня осталось, – Марлен. И надежда, что как-то, сам не знаю как, удастся найти украденное. Я был не в курсе, сколько мне осталось.

Возможно, мое тело сейчас падало с какой-нибудь дамбы прямо в черные воды залива, нагруженное цепью и старым двигателем от мопеда. Как это произойдет? Я внезапно окажусь в неизвестности, куда до этого отправлял других? Или останусь здесь, не заметив особой разницы?

Я остановился в коридоре, где-то на уровне кухни, – внезапно, словно от удара по лицу. А потом подкрался к окну в холле и осторожно выглянул.

Кошки разбегались. Одна пробежала через приоткрытую дверь и шмыгнула через коридор и гостиную прямо в сад, не обращая внимания на закрытое окно и пройдя через стекло, словно через мыльный пузырь. Другая перепрыгивала через забор, третья протискивалась между прутьями.

Что-то приближалось.

На седле Марлен сидел гончий пес – карикатурно худой, оплетенный железными полосами и застежками, удерживавшими воедино его похожее на скелет высохшее тело. Он тяжело дышал, вывесив из пасти обрывок языка, а его глаза горели гнилостным блеском. На другой стороне улицы сгустилась тень, и я увидел, как из нее выходит высокая фигура в будто сотканном из мрака монашеском одеянии, с похожим на дыру в ничто отверстием капюшона и спрятанными в рукавах руками.

Я не стал ждать, что будет дальше.

Задержался лишь на миг, чтобы схватить горсть гильз и бросить в карман плаща.

Я отодвинул дверь на террасу и как можно тише задвинул ее за собой, а потом пробежал через свой позорно запущенный сад и перепрыгнул через забор соседнего участка. Рядом со мной бежали кошки, которые спрыгивали с забора, шмыгали под ногами, пробирались в кустах. Я знал, что, пока вокруг они, мне ничто не угрожает.

Не помню, куда я бежал, через сколько заборов перепрыгнул и сколько раз сливался будто призрак с ночной тенью. Не знаю, гнались ли за мной. Так или иначе, я сбежал. Это мой город.

В конце концов я оказался где-то в предместье, не зная, что делать дальше. Домики, заброшенные деревенские избы, виллы. Бледные и нечеткие Ка припаркованных вдоль улиц автомобилей. Я шел куда глаза глядят, в расстегнутом плаще, с тяжело свисавшим в кобуре обрезом.

Я потерял тесак.

Я потерял Марлен, шлем, дом.

Я потерял собственное тело.

Я потерял Патрицию.

В окружении покрывающихся молодой листвой деревьев стояло станционное здание, глядевшее на улицу, и втиснутое среди домов автобусное кольцо.

Когда-то это была железнодорожная станция. Существовала сеть дешевых узкоколеек, по которым жители окрестных городков и деревень могли ездить в город. По ним отправлялись в школу, на работу или в гости. Такие небольшие станции имелись повсюду. Внешне они чем-то напоминали постоялые дворы восемнадцатого века с двускатной крышей, скрывавшие внутри одну-две кассы и зал ожидания. Перед ними под небольшим навесом располагался единственный перрон. И всё. Понятия не имею, кому это мешало.